Великие души, Великие умы — достоян не не только человечества, но и Вселенной, считает Ибн Сина. Они алмазным облаком стоят над нами, увеличивая нашу сущность. Там — бессмертный сплав Знания и Любви.
— Остановись, Хусайн, — молит взглядом Али. — Мне не догнать твоей Мысли. Будь добр, оглянись! Неужели Мысль для тебя главнее человека.
Ибн Сина оборачивается…
Отталкивая Али, выходит на дорогу В смотрит на Ибн Сину исфаханский эмир — Ала ад-давля. Али с жалостью осознает пропасть между царским достоинством эмира, — случайно выпавший в земной лотерее выигрыш — и ничтожеством его положения перед усталым взглядом Вечности, «Не тревожь Ибн Сину, — хочет сказать Али эмиру. — Как ты можешь тревожить его, когда надо перед ним молчать, только молчать. Посмотрит он на тебя, услышь ого взглядом и взглядом ему ответь. А говорить перед ним… О, какую надо иметь смелость, чтобы говорить перед ним!».
По Ала ад-давля — этот огромный, обоженный солнцем, неряшливо одетый богатырь суетных земных забот— все же останавливает Ибн Сину — прозрачную вселенскую духовность в одеянии дервиша.
— Я все хочу тебя спросить, — наступает плотский земной голос на хрупкую сосредоточенность. — Если ты прав перед вечным временем, а перед, нами — живой плотью твоего века неправ, то почему Вечность не защищает тебя, а равнодушно смотрит на унижения, в которых ты тонешь?
— И пророка поначалу никто не слушал, — вступился за Ибн Сину Али.
— Знаю, знаю, — засмеялся эмир. — Однажды он даже, бедный, вынужден был подняться на гору Сафа и оттуда кричать: «О, утро!», как кричали при нашествии врага. Народ сбежался, а он начал проповедовать свою религию. Но слушать его никто не стал. Посмеялись и ушли. Так почему аллах допустил чтобы смеялись над пророком?
— Чтобы все видели, что этот человек отмечен любовью Истины, — ответил за Ибн Сину Али. — Хусайн уже про это сказал, когда говорил про арифа.
— Как?! Значит, муки, слезы, унижение, — все это знаки любви бога? — вскричал Ала ад-давля.
— Да, — ответил, поднимая глаза на эмира, Ибн Сина.
— Значит, и тебя бог любит?
— Да.
Ушло из глаз Ибн Сины молчание, заиграла ирония: он вернулся на землю.
— Амвня, которому бог дал царство, здоровье?
— Он дал тебе всего лишь земное счастье, — улыбнулся Ибн Сина. — Мое же счастье — небесное. Это — мученичество, нищета, подвижничество.
— Значит, хиджра — это выход из клетки твоим пленных птиц?
— Если ты так считаешь, значит, так это и есть.
Ж впрочем, бросим эти разговоры, смотри, солнце почти Село, а мы с тобой не совершили еще молитвы.
Эмир поспешно опустился на колени. Впереди воины уже давно сидели на коленях, положив рядом с собой из песок оружие.
— Кстати, — шепнул Ибн Сина эмиру, — знаешь, как начался пророк Мухаммад? В 40 лет увидел гигантскую человеческую фигуру на закатном небе, окруженную цветными кольцами. Потрясенный, уверовал, что это приходил к нему бог… Господи! — вдруг страстно, со слезами на глазах произнес Ибн Сина, глядя на закатное солнце. — «Введи меня входом Истины, и выведи выходом Истины, и дай мне от тебя власть в помощь…»,
Ала ад-давля удивленно смотрел На него: Ибн Сина молится!?
— Сними золотой пояс, — шепнул Ибн Сина эмиру, в снова в глазах его засверкала ирония.
— Почему?
— Мухаммад заповедовал молиться, сняв с себя золото.
Ала ад-давля снял пояс.
— Я-то снял! А вот как ты снимешь с себя все свои еретические мысли? Думаешь, я не понял твой трактат «О Любви»? Ты же человека сравнял с… богом! Тьфу!
И как только тебя земля носит!
Ибн Сина побледнел, вскинул на эмира тревожные глаза. Ала ад-давля смотрел на него серьезно и грозно.
А потом расхохотался…
— Ну ладно. Не очень-то я верю но все эти тени на облаках в разноцветном окружении! — пришествие аллаха скромному погонщику караванов!
— Ну, раз так, — сказал, облегченно вздыхая, Ибн Сина, — открою тебе еще один секрет, — быстро начертил что-то на песке. — Вот ты стоишь между заходящим солнцем, в низкой его фазе, и облаками. Два раза в месяц, и сразу после захода или незадолго до него, ты можешь увидеть свою тень на облаках, увеличенную до гигантских — размеров и окруженную разноцветными кольцами.
— Нуда!?
— Только…
— Понял. Никому! Клянусь!
Некоторое время молчали.
— А знаешь, страшно с тобой… — поежился эмир. —
Ты, наверное, и смерть свою можешь рассчитать.
— А уж это скорее зависит от тебя, — задумчиво проговорил Ибн Сина, стирая рисунок на песке.
Али усилием воли стер исфаханского эмира. Пусть Ибн Сина посидит один, с природой наедине… Ведь ему так мало осталось жить! «Пусть ничто не беспокоит его. Даже я не буду беспокоить своими мыслями. Пусть спокойно лежит его жизнь но мне. Так и мне легче ждать своей смерти».