«Когда Махмуд сядет с индусом на один ковер и прочтет ему на санскрите отрывок из «Упанишад», а индус по-арабски прочтет Махмуду отрывок из трактата Ибн Сины «О Любви»… — думает 75-летний Беруни, — тогда настанет та точка кипения, то всеобщее освобождение, когда можно будет всем человечеством, как одной семьей, совершить исход в Космос», Исчезает, растворяется в темноте лицо Беруни, выточенное самой Мыслью. Али низко поклонился мудрому дерзкому философу, благодаря его за великое сердце, благородный ум, за мужественную дружбу к Ибн Сине на его одиноком пути. Слеза раскаленной горошиной упала на грудь. «Буду ли я находиться подле вас? — подумал Али, — Примите ли вы мою несовершенную душу мосле моей смерти?»
И опять перебил ого мысли исфаханский эмир Ала ад-давля.
1032 год. Ибн Сине 52. Однажды, проходя мимо молодого красивого раба, стоящего у ворот дворца, эмир Ала ад-давля увидел на нем пояс, который недавно подарил Ибн Сине.
— Откуда у тебя этот пояс? — спросил он у раба, — Врач дал!
Эмир сильно разгневался и ударил раба по лицу. Приказал убить шейха. Ибн Сину предупредили, и он, переменив одежду, оставил город.
При нем совершенно не было денег, чтобы содержать себя. Бродил по улицам Рея, опять без угла, без куска хлеба, в лохмотьях суфия, «Когда-то его тепло приняла в этом городе Сайида, — подумал Али. — Давно это было. 17 лет назад».
— Я говорил однажды с Ибн Синой ночью о звездах, — рассказывает Ала ад-давля крестьянину Али, переливая через край кубка кроваво-красное вино. — Дал денег на строительство обсерватории. Славная получилась обсерватория. Всего четыре их было тогда на Востоке: в Багдаде, Дамаска, Каире и вот — моя в Исфахане. Видишь, как я его любил?
Восемь лет отдал Ибн Сина занятиям астрономией, — подводит итог исфаханскому куску жизни Ибн Сины Али. — Написал около 20, книг. Там же, в Исфахане, овладел ноной наукой, Али улыбнулся, вспомнив, как перебил однажды рассуждения Ибн Сины по языку Абу Мансур, бывший когда-то невидимом знаменитого везиря Рея ас-Сахиба. Абу Мансур грубо при всех сказал: «Ты врач и недостаточно читал книг о языке, чтобы твои слова могли удовлетворить нас», Ибн Сина ничего не ответил, — рассказывает Байхаки, — Три года усиленно занимался, затем написал три трактата в стиле ас-Сахиба, изощреннейшего стилиста века, «велел переплести их и поцарапать кожу переплетов. Затем попросил эмира показать все это Абу Мансуру… и сказать, что книги нашли в пустыне но время охоты и что их надо рассмотреть и рассказать о содержании». Многое поставило Абу Мансура в затруднение в этих книгах, И все поняли: знания его были ненастоящие.
Ибн Сине же написал потом десятитомную книгу «Язык арабов», «Трактат о причине возникновения фонем», посвятив его Абу Мансуру в тот момент, когда все отвернулись от него, — «Особенности речи», «Книгу соли относительно синтаксиса» и другие.
«Но самое главное, — думает Али, — Хусайн закончил двадцатитомную «Книгу справедливости», — ту, где дал разрешение 28 тысячам проблем западных и восточных философов».
Все мысли Хусайна, мечущегося по улицам Рея, сосредоточены на этом труде: «Уберегут ли его Джузджани и Масуми?.. Вдруг Ала ад-давля разгромит дом!»
Как тяжело создавалась книга! В седле Ала ад-давля запретил писать, и Ибн Сина писал по ночам, уходя куда-нибудь за склон, где разводил костер. Возвращался из походов, как загнанный зверь из облавы. Джузджани в брат молча ухаживали за ним. Они видели — Ибн Сина тает, умирает, — не от усталости, от унижения… Не отдохнув и часа, бежал к ученикам.
Сохранилась запись, сделанная одним из них. Прослушав ответы учеников, Ибн Сина сказал:
— Я полагаю, истекшей ночью вы потеряли славное время и часть своей драгоценной жизни, предавшись праздности?
— Да.
Слезы выступили у него на глазах, и он глубоко вздохнул.
— Как горько я сожалею, что бесценное время жизни вы истратили понапрасну! Даже канатные плясуны вызывают удивление умных людей совершенством! А вы… Все невежды нашего времени поражены степенью вашего умственного развития!
«Ибн Сина недолго пробыл в Рее, — вспоминает Али рассказ Муса-ходжи. — Гнев Ала ад-давли рассеялся, будто туман, съедаемый утренним солнцем, и он позвал Ибн Сину обратно в Исфахан. «Бедность ума — еще не бедность, — подумал Ибн Сина, — Бедность на дороге — бедность на смерть», и отправился в путь в одежде суфия по Большой соляной пустыне, на юг, через мост Пул-и Деллак к селу Кинарегирду, а от него на Кум и дальше из Кашан, славящийся кубками, медными сосудами, керамикой, зноем и скорпионами (родина учителя Улугбека — Джамшида Каши). Вот уже и позади пустыня, ее сель, затхлые зеленые лужи, глины, пески. Первое горное селение Кухруд, где говорят на древнем диалекте (как в современном таджикском высокогорном селении Ягноб-на древне-согдийском).