Второй: позвонил сам первый секретарь СП РСФСР С.В.Михалков. Минут двадцать мы разговаривали, он хвалил «Пирамиду», рассказывал о том, как однажды сам заступался за несправедливо осужденного человека. Предложил обращаться лично к нему, если нужна какая-то помощь.
Третий: звонил один из героев «Пирамиды» полковник В.Г.Сорокин. Он сказал, что в Верховном Суде «сложилось благоприятное мнение о повести», и Председатель Верховного Суда, якобы, рекомендовал ее для прочтения аппарату. То же, будто бы, и в Министерстве юстиции. Оттуда чуть ли не собираются пригласить меня на выступление.
Четвертый: по какому-то поводу я понадобился Первому заму…
– У Вас настоящая слава, – сказал мне Первый зам. – Смотрите, не загордитесь. Темечко выдержит?
И тон, и странные слова резанули меня.
– С Вашей помощью, думаю, выдержит, – машинально ответил я.
От этого короткого разговора остался неприятный осадок. Не только темечком, всем своим существом я ощущал странную антипатию от Первого зама.
Что особенно удивляло: никакого одобрения я ведь от него не слышал и ни на одну из встреч с читателями он меня не приглашал! Он чем-то недоволен? Что происходит опять? Я ничего не понимал.
Ведь повесть действительно имела большой читательский успех, который распространялся и на журнал. Этому же надо радоваться! Но было такое ощущение, что Первый зам мне за что-то мстит. Но за что? Ведь если за мою упорную позицию с редактурой, то все позади: повесть вышла и имеет успех. Значит, все правильно? В чем же дело?
А письма все шли. Поток пока что не иссякал. Никогда ничего подобного не было в моей жизни.
Да, дорогой Джек, я думаю, ты понял уже, почему так много в этой моей книге так называемой «публицистики». И почему для меня важнее всего не литература, а жизнь. Думаю, и ты, живя в нашей стране, ощущал бы то же!
…Люди обращались ко мне со своей болью, проблемами, обидами и благодарностью. Но их комплименты повести и мне, ее автору, вызывали теперь главным образом вовсе не удовлетворение тем, что я выполнил свою писательскую миссию. Странное чувство было у меня: словно письма эти посланы вовсе не мне. Меня ведь как будто бы не было: пресса молчала, о «Пирамиде» официально не говорили нигде – как будто ее не было, – и обо мне официально тоже не говорили, словно я исчез. Чем я мог помочь авторам писем?
Да и письма, казалось, приходят непонятно откуда, словно бы из другой галактики. Они были написаны разными почерками – очевидно, подлинными… – на конвертах обратные адреса были из моей страны. Но ведь это не люди, это всего лишь письма. А люди ходили по улицам мимо меня, люди взахлеб читали новые журналы и газеты, слушали радио, смотрели телепередачи. Жизнь шла своим чередом.
Произведения, опубликованные в одно время с «Пирамидой», расхваливались в газетах и по телевидению на все лады. О «Пирамиде» – ни слова. А я ведь уже успел привыкнуть, что каждая из моих книг и почти каждая из публикаций журнальных имела резонанс в прессе, причем, как правило, положительный. Я ведь раньше и по телевизору выступал несколько раз, и по радио неоднократно. А уж перед читателями, по линии Бюро пропаганды художественной литературы и со слайдами – и вовсе не одну сотню раз. Однажды я даже принялся считать количество своих выступлений, насчитал 300, а они еще продолжались. Но не теперь.
Теперь творилось что-то совершенно противоестественное: количество писем, звонков, даже визитов на дом несравнимо большее, чем в связи с любой другой моей вещью. А официальный резонанс – ноль.
А я-то думал, что благодаря успеху «Пирамиды» и другие мои неопубликованные рукописи быстро пойдут – произошло наконец то, что было у Мартина Идена с «Позором солнца»! Я уже был готов нести все подряд по журналам!
Не тут-то было. Вскоре после выхода второй части «Пирамиды», я принес Главному редактору «Знамени» повесть «Карлики». Многие из моих друзей и знакомых именно ее считали моей лучшей вещью.
Главный редактор, Григорий Бакланов, передал ее в отдел прозы журнала.
– Звоните в отдел, – сказал он.
Когда я позвонил что-то недели через две, завотделом сказал:
– Приходите.
Надо же, как быстро успели прочитать, подумал я. Не то, что раньше.
– Эта вещь вам совсем не удалась, – сказал завотделом с каким-то непонятным раздражением даже. И добавил:
– Совсем.
В очередной раз я был ошарашен.
– Как это? Почему? – спросил я.