Основная суть моего «детектива» в том, что самое главное для человека – говорить правду и поступать по совести, то есть, как выразился потом Солженицын, «жить не по лжи». Сюжет заключался не столько в организации внезапной комиссии и ее работе, сколько в том, как поступал каждый из ее участников, когда вышестоящим начальством был дан ход назад. Как перед каждым участником (знавшим, естественно, правду) встал вопрос: говорить правду или не говорить? Как обычно: говорить правду невыгодно и даже опасно, однако лгать противно. Каждый сам решает этот вопрос для себя.
Лично я считал, что в самих идеях социализма и коммунизма нет ничего плохого. «От каждого по способностям, каждому по труду» или «От каждого по способностям, каждому по потребностям» – разве это не достойные лозунги? Беда же в том, что их самым бессовестным образом искажают те, для кого основное и главное в жизни – СВОЯ выгода, независимо от того, вредит это обществу в целом или не вредит. Главное для них – власть, собственное благополучие, а других хоть на свалку, хоть на бойню. И беда в том, что именно эти люди захватили власть в Стране Советов, отчего и возникло то, что возникло. А поддерживается власть системой бесконечного вранья. Все очень просто.
Так вот, когда сначала участников ревизионной комиссии настроили на честную проверку, а потом наглым образом потребовали лгать, то тут-то и встал перед каждым из них вопрос: подчиниться или не подчиниться приказу? Я и попытался от лица каждого из героев этот вопрос решить – так, как решалось обычно в те времена. То есть подавляющее большинство, конечно, подчинялось, врало. Кто от страха за себя или своих близких, кто из шкурных, карьерных соображений, кто по привычке. Врали, хотя и мучались порой от собственного ничтожества…
И только один человек из комиссии, самый слабый на первый взгляд, в последний момент нашел в себе силы сказать правду… Он – головой в воду! – встал на заседании партбюро и… сказал. Сказал немного, но – правду. Тут и поднялся среди начальства этакий переполох… Конец был неясен, я оставил его открытым, чтобы каждый читатель, значит, попытался поставить этот самый вопрос перед самим собой. И попытался пофантазировать, что ему за это будет…
Назвал я свою повесть так: «Почем синь неба». Выспренно, пожалуй, но по сути верно: если хочешь наслаждаться синью неба и радостью жизни, то не ври. Хотя это порой весьма и весьма чревато… Написав, я стал по обычаю давать повесть читать в первую очередь своим знакомым.
Это было совсем не то, что с рассказами или романом. Почти все отзывались прекрасно! Правда, они теперь знали, что я автор «Подкидыша», опубликованного в «Новом мире». Но самое главное было, пожалуй, в том, что, во-первых, детектив, а во-вторых, привычная фактура: производство, комиссия, партбюро… Всем знакомо! Не то, что красота, любовь, сочувствие, девушки…
Единственный из моих друзей и близких знакомых, чье мнение меня очень удивило, был журналист Миша Румер – тот самый, благодаря которому была когда-то опубликована в заводской многотиражке «Зимняя сказка». В Мише в последнее время стали проявляться странные тенденции: после публикации моего «Подкидыша» не где-нибудь, а в «Новом мире», он стал относиться ко мне не лучше, а хуже… Он ведь тоже хотел быть писателем, мечтал напечататься в «Новом мире», писательское «звание» вообще было для него, как я ощущал, весьма престижным. Но с рассказами у него никак не клеилось… Он работал теперь в одной из центральных газет, писал очерки и статьи исключительно на производственные темы, ездил в командировки. Отношения между нами становились почему-то все более и более отстраненными… Мой многострадальный роман ему тоже совсем не нравился. «Старик, – говорил он, – у тебя это не проза, не публицистика. Ни то, ни се. Тебе надо бы остановиться на чем-то одном. Публицистика – это не шутка, это очень серьезно. Тебе этот роман не удался, поверь, зря ты его без конца переделываешь».
Я, разумеется, с ним не соглашался, но было все-таки грустно.
Расхождения возникли также между мной и моим приятелем, Володей Маканиным. Раньше он писал рассказы, а теперь сотворил роман. И то, и другое мне нравилось, я считал своего друга настоящим писателем, очень талантливым. Но его роман в «Новом мире» не приняли, что настроило его резко против этого журнала (он, кстати, вовсе не считал талантливыми и солженицынские рассказы). Однако роман был-таки опубликован в другом вполне толстом и многотиражном журнале «Москва» (его тираж был даже больше, чем новомировский). Но прежде, чем опубликовать, его долго редактировали, редактор совершенно бессовестным образом его «причесывала». Мой друг, хотя и с трудом – постоянно делясь со мной и страдая, – все же с этими уродствами соглашался. Я не мог понять его уступчивости, мы спорили на эту тему, но он кричал, что для него самое главное, чтобы роман все-таки вышел. Роман вышел, дал моему приятелю множество разного рода дивидендов, но боюсь, что история с его публикацией сильно и навсегда надломила моего друга. Впрочем, это особая тема.