– Тридцать рублей.
Вот как. Даже цифра символическая.
Но не в этих же «тридцати серебрениках» был тогда смысл происшедшего! И у меня в очередной раз вспыхнул мучительный вопрос: ПОЧЕМУ? И ведают ли они, что творят?
Статья в газете
Она называлась «В тайге».
Речь в ней шла о том, как жители одного из сибирских поселков – три молодых паренька – в течение нескольких дней плыли на лодке по таежной реке. И в продолжение этого путешествия два парня постепенно, не спеша, со странным упорством убивали третьего: били, кололи ножом, выкручивали руки, морили голодом. Этот третий был, естественно, лучше их – отличник в школе, интересовался искусством, музыкой, – он был и слабее их. Он почти и не сопротивлялся.
Убили.
Но самое мучительное для меня – и для любого нормального читателя, думаю, – было даже не это. Таких случаев у нас всегда хватало. Самое удручающее было то, что на протяжении этих нескольких дней участников коллективной казни встречали люди. Разные. Они не могли не видеть и не понимать, что происходит. Но никто не вмешался. Ни один! А ведь могли предотвратить – времени было много. Видели умирающего, измученного паренька, не могли не понять, что двое – его мучители. Но – не спасли. Даже не попытались. Либо испугались двоих, хотя и несовершеннолетних, но здоровых амбалов, либо посчитали ненужным вмешиваться. «Подумаешь, убивают! Ну и что? Не нас же. Это их дело…». Этот номер газеты я взял с собой в археологическую экспедицию, в которой мне предложили принять участие в августе 74-го года…
А в октябре свершилось великое событие: вышла моя первая книга…
В самом начале следующего года опять в «Литературной газете» появилась статья – продолжение той, «В тайге». Собственно, это была не статья, а письмо отца убитого мальчика. Мужественный человек сумел подняться над своим личным горем и написал о том, что происшедшее не так уж и случайно, как может показаться на первый взгляд. Оно, скорее, типично, ибо наглядно характеризует жизнь в нашей сибирской глубинке: пьянство, бескультурье, какая-то глубинная, генетическая, животная ненависть к тем, кто думает и поступает не так, как ты. Короче – беспросветность и мрак, которые, увы, большинством вовсе не воспринимаются как что-то из ряда вон выходящее. Разумеется, убийство его сына могли запросто предотвратить те, кто встречался на пути несовершеннолетних подонков. Но им это было ни к чему: не их ведь сын.
Эта статья особенно волновала тем, что акцент в ней был именно общественный, а не личный. Отец воспринял нелепую гибель сына не как чисто личное горе, а как свидетельство общественного явления – жестокость, бездуховность, бесчеловечность, – от которого не застрахован никто.
Но другое еще больше взволновало меня.
Дело в том, что следом за письмом были напечатаны в газете «комментарии специалистов» – психолога и криминалиста. И тут уж, читая их, я и вовсе взорвался. В них было столько ханжества, желания «сохранить лицо» нашего «самого гуманного строя», столько истинно проститутского «партийного» пафоса, который выглядел как откровенный фиговый листок на сытых рожах лицемерных «официальных» подонков, которые по сути были не лучше, а гораздо хуже тех свидетелей, что встречались парням на реке. Уж они-то точно не вмешались бы, если бы им грозила хоть малейшая опасность! Да они ведь и не вмешались, пытаясь неуклюже замазать эффект от искреннего, благородного, кричащего – гражданственного! – письма отца.
Тут уж сдержаться я не мог. Тотчас сел за машинку и отстучал возмущенное письмо в «Литгазету» – возмущенное «комментариями» и благодарственное за мужественную публикацию статьи прежней и теперешнего письма. Запечатал в конверт, послал. Разумеется, вполне сознавая, что поступок мой бесполезен – никто и не подумает напечатать мое послание в газете. Но хоть так! Сколько можно молчать? Хоть так.
И каково же было мое удивление… Нет, письмо не было опубликовано в газете, но я получил ответ из редакции от самого заведующего отделом писем. По мистической случайности (я ведь о том понятия не имел), заведующим был отец давнего моего приятеля Миши Румера – Залман Афроймович Румер, – и к тому времени он уже успел прочитать мою книгу «Листья».
Помню текст его короткого письма наизусть:
«Получил Ваше письмо. Согласен с Вами. Не хотите ли поработать для «Литературки»? Есть хорошие темы, командировки и т.д. Позвоните в редакцию по телефону… Буду рад встрече с Вами».
Я позвонил. И пришел. Это был новый поворот в моей личной судьбе.
«Дело Клименкина»
Румер предложил заняться судебным делом, от которого уже отказались несколько самых знаменитых наших публицистов, считая его, очевидно, слишком «острым» и для публикации безнадежным. Речь шла о парне, которого приговорили к смертной казни за убийство, которого он, по всей видимости, не совершал. Его бы и расстреляли, но нашелся порядочный человек – следователь милиции, который поверил в невиновность парня и из туркменского далекого города Мары (дело происходило именно там несколько лет назад) за свой счет, на свой страх и риск, предварительно поссорившись со своим милицейским начальством, полетел в Москву и, пробившись в самые высокие судебные инстанции Союза, добился сначала приостановки исполнения приговора, а потом и вовсе его отмены – с передачей дела на дополнительное расследование. Нашелся и адвокат в Москве, который взвалил на себя тяжелую ношу защиты парня, и журналисты «Литературной газеты», которые отправились на следующий процесс. А потом на защиту справедливости встал еще и в самой высшей инстанции Заместитель Председателя Верховного Суда СССР, который внес протест аж на Пленум… В общей сложности история длилась четыре с половиной года, все это время парень сидел в тюрьме (около месяца – в камере смертников в ожидании расстрела), состоялось в общей сложности четыре судебных процесса, а на последнем парня оправдали «за недоказанностью» и выпустили на свободу.