– Ох, Джейми! Боже!.. – я почувствовала серьезный укол жалости, когда представила всю ситуацию вживую: беспомощность, стыд и ужас шестнадцатилетнего мальчишки, крайне самолюбивого к тому же.
– Да уж! И как ты понимаешь, это не слишком приятное воспоминание. Ты, наверное, заметила, что Энгус здорово знает свое дело? Он вписал мне пятнадцать таких горячих, что мою задницу будто окунули в кипящее масло, – при этом воспоминании, он поежился, передернув плечами. – Кровавые синяки я носил потом целую неделю. Но боль, конечно, была не самой основной частью наказания...
Он привстал на локтях и посмотрел на меня пытливо, будто прикидывая, можно ли мне рассказывать дальше, потом все же приподнял свои густые рыжие брови и продолжил:
– К сожалению, Сассенах, после этого мне не дали уйти спокойно зализывать свои раны, в том числе и душевные. Когда Энгус кончил порку, Дугал взял меня за шиворот и оттащил в дальний конец зала. Оттуда я должен был проползти обратно на коленях по каменному полу. Стоя на коленях возле кресла Колума, попросить прощения у мистрисс Фиц, у Колума, извиниться перед всеми собравшимися и, наконец, поблагодарить Энгуса за порку.
Джейми жалобно взглянул на меня, потом стиснул ладонью лицо и, кряхтя, немного потер его.
– Дьявол. Я чуть не разревелся, признаю, пока проделал все это, но Энгус, надо отдать ему справедливость, отнесся ко мне благородно: подошел и помог встать на ноги. После этого мне приказали сесть на стул возле Колума и сидеть так, пока не кончится собрание.
Он грустно хмыкнул.
– Скажу тебе честно, девочка, это был худший час в моей жизни. Лицо у меня горело, и задница тоже, коленки все ободраны, и я мог смотреть только себе на ноги, но хуже всего было то, что мне ужасно хотелось писать. Да уж... Я чуть не умер тогда. Но я бы скорее лопнул, чем обмочился на глазах у всех, хотя, если честно, был совсем близок к тому. Прямо глаза на лоб...
Я ласково притянула его голову к своей груди.
– Разве ты не мог сказать Колуму, что с тобой?
– Думаю, он отлично знал, что происходит, – Джейми тихонько вздохнул, уютно устроившись щекой на моем плече, – да и все в зале заметили, как я вертелся на стуле ужом. Люди даже заключали пари, выдержу я или нет. Колум отпустил бы меня, если бы я попросил, но на меня нашло упрямство, – я почувствовала его влажное горячее дыхание на своей коже, когда он улыбнулся, – я решил про себя, что, черт возьми, лучше умру, чем попрошу. Когда Колум сказал, что я могу идти, я проделал это не в самом холле, но сразу, как только из него вышел. Пристроился за какой-то дверью и пустил струю, думал, она никогда не кончится.
Я немного похихикала, рассеяно перебирая волосы на его затылке.
– Чего ты заливаешься, Саксоночка? – спросил он, кажется, слегка обиженно. – Это было вовсе не смешно.
Но взглянув на меня, сам не удержался от улыбки. Я покачала головой.
– Ну да, не смешно, милый. История и вправду ужасная. Просто... я представила: сидишь такой нахохленный, зубы стиснуты, из ушей пар. Бедолага...
– Не слишком-то легко быть шестнадцатилетним, верно?
– Хоть ты и хорохоришься, мой милый, но почему-то не думаю, что сейчас тебе было легче перенести все это, – я мягко прикоснулась губами к его лбу.
– Пожалуй, так, – сказал он, поразмыслив. – Хотя, в двадцать три вытерпеть публичную порку немного полегче, чем когда тебе шестнадцать. Наверное, шкура сейчас стала толще, что ли... Хотя раненая гордость, – он мотнул головой, – все равно причиняет бóльшие муки, чем боль телесная. А в том возрасте это было особенно заметно. Да. Тогда это была просто катастрофа.
– Полагаю, ты прав. Ну, а мистрисс Фиц? – я заглянула ему в лицо. – Она простила тебя, похоже? Сейчас она относится к тебе вполне ласково.
– Да... И тогда она была добра ко мне... на самом деле, – Джейми смущенно улыбнулся. – Часа два в своей комнате я рыдал в подушку, как одержимый. Даже не услышал, что кто-то вошел, только почувствовал, как меня тихо гладят по голове, по плечам. Выпростал лицо и, когда увидел ее, дернул плечом в ярости, чтобы она убиралась. Я был очень зол на нее, на Колума, на Дугала, на весь свет и... очень хотел домой. Все мое мужское достоинство было разрушено, растоптано, унижено. (Я мстительно хмыкнула.) Тогда, ослепленный обидой, болью и позором я не хотел понимать, что сам во всем виноват.