Но она принесла мне молоко с печеньем, мистрисс Фицгиббонс, и сказала, что очень сожалеет. Она не думала, что Колум будет так жесток со мной. Она надеялась лишь, что он сделает мне публичное внушение и отправит в качестве наказания помогать ей на кухне.
– Хм-м... звучит логично.
– Да. Она выглядела очень расстроенной на самом деле, и я поверил ей. Просто она не знала, что это была уже не первая жалоба на мои выкрутасы, и дядюшкина чаша терпения переполнилась... вот так внезапно и несчастливо для меня. Он решил проучить меня раз и навсегда.
– Ну и как? Помогло?
– А ты как думаешь, Саксоночка? – он фыркнул. – Я после такого вообще боялся лишний раз рот открыть. Как ножом отрезало.
– Ух ты!.. – я злобственно сощурилась, – Оказывается ремень, довольно-таки, действенный метод. Наверное, возьму свои слова назад.
– А еще мистрисс Фиц... она сказала мне тогда, похлопывая меня по плечу, что мне не стоит никого винить, а нужно просто подумать, что иной раз, обижая людей, я могу принести им столько же боли и страдания, сколько испытываю сейчас. Так что все справедливо, и Бог, быть может, уберегает меня от каких-нибудь более серьезных проступков. Потому что она знала одного парня, который повесился от того, что его дразнили такие же головотяпы, как я. Тут я вообще затих и извинился перед ней, что был таким тупоголовым ослом. Как ни странно, Сассенах, раскаяние у меня наступило не сразу после порки, а после ее такого доброго разговора.
– Вот видишь! Иногда слова что-нибудь да значат, – я победно приподняла бровь. – Особенно добрые!
– Да, вижу, вижу. Но пересмотреть свои взгляды меня заставила все-таки порка и тот ужас от унижения, который я пережил. Вряд ли я внял бы простым увещеваниям тогда.
– Ну и что же ты пересмотрел, Джейми?
– Я понял тогда, Саксоночка, что, во-первых, другие люди тоже чувствуют, как и я, и им может быть также больно, а во-вторых, те, кого я обижаю, могут быть очень хорошими людьми. В общем, мне тогда стало стыдно еще и за это. В целом, я готов был провалиться сквозь землю после всего. На следующее утро лежал пару часов, не шевелясь, как бревно, переосмысливая все разом. Даже решил больше никогда не выходить из своей комнаты.
ГЛАВА 8.3. НЕЛЕГКО БЫТЬ ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНИМ (окончание)
Я недоверчиво хмыкнула.
– И надолго же тебя хватило? Наверняка голод заставил скоро выползти из своего убежища.
– Ну да... вообще-то я не выдержал и до обеда. Правда перед этим, вечером, когда я выпил молока с печеньем, я почувствовал себя несколько лучше. Мистрисс Фиц принесла мне успокоительный отвар и добавила в него капельку виски. Потом посидела со мной, напевая что-то тихое, похлопывала меня по спине, пока я не заснул. После смерти мамы со мной так никто не поступал. Да, наверное, если бы не мои изрядно потрепанные чувства, я бы тогда в этом и не нуждался. Но она поступила со мной благородно. И это стало мне еще одним уроком.
– И каким же?
– Что иногда можно отвечать добром на зло, которое тебе причинили... потому что вдруг этот человек содеял гадость по собственной глупости, а не со зла...
Так что к обеду, Саксоночка, я был готов выползти из своей берлоги, хотя я изо всех сил старался делать вид, что ничего особенного не произошло. Все немного похохмили, ну... почти как с тобой, прошлись насчет моих чресл, которым не дает покою моя дурная голова, и отстали от меня, хвала Иисусу. Наверное, все-таки сжалились над остатками моей несчастной гордости.
Но, в итоге, все вышло не так уж и плохо, потому что мы с мистрисс Фиц подружились, как видишь. Мое разгильдяйство, наконец-то, утихомирилось. Я стал тише воды, ниже травы, помогал хозяйке по кухне, носил воду, рубил дрова, даже иногда чистил котлы и мыл полы. А у нее был всегда припасен самый лучший кусок для меня или, на худой конец, что-нибудь вкусное. В шестнадцать лет, когда постоянно ходишь голодным, это что-нибудь да значит. Наверное, она все-таки чувствовала себя виноватой из-за того, что случилось. Как и я, впрочем...
А через три дня Дугал взял меня на охоту, где я сам убил кабана. Почти голыми руками. Вернее, одним дирком. А что поделать, пришлось лезть на рожон. Так что позор мой был вскоре забыт. Всеми... Только не мной.
Я еще мно-о-ого дней посматривал на людей исподтишка, мне все время казалось, что они смотрят в мою сторону как-то слишком... ехидно. Хотя, может, так оно и было. Не знаю. Я не мог быть тогда непредвзятым.
Джейми еле уловимо скривился, пошевелившись. – Вот так, Саксоночка. Теперь я рассказал тебе о самой позорной странице в моей жизни. Хотя... – он буркнул, будто про себя, – может быть сегодня я бы уже пересмотрел приоритеты.