Если бы они в этот момент посмотрели друг на друга, а не впились жадным взором в гладкую девичью плоть, то могли бы увидеть, свои расширенные до черноты зрачки, трепещущие от вожделения ноздри и, испускающие шумное дыхание, полуоткрытые рты.
И, может быть, они посмеялись бы сейчас над таким наиглупейшим видом друг друга, если бы не были заняты совсем другими ощущениями. Обоим сейчас было явно не до смеха – вся их личная плоть вспыхнула до дрожи странной тягучей болью, сладко пронзив низ живота, и, отдаваясь в паху отчаянным, словно бьющаяся в сетях птица, нестерпимым желанием, потребовала срочно сделать с этим что-нибудь, напрочь подчиняя остатки помраченного разума.
Руки сами потянулись сдавить, вырвать с корнем мучительно томящее наваждение, побуждаемое вибрациями, исходящими от налитых упругих женских форм, омываемых мерцающей водной прохладой и кружившихся перед ними в своем соблазнительном горячем танце.
Джем, не видя перед собой ничего, кроме зовущих прелестей Хэльды, впился рукой в своего нахального, пульсирующего приятеля, из последних проблесков сознания стараясь, чтобы его позорных действий не увидел Айдан, и, не представляя, что с этим можно еще сделать, просто отдал дальнейшее на откуп своим нахлынувшим инстинктам.
Боже! Девицы подплыли к мелководью, совсем близко от завороженных зрителей, и поднялись из воды во весь рост, ничем не прикрытые, кроме своих длинных распущенных волос, которые они собрали в хвост и, выкручивая, отжимали воду.
Лучики солнца наполняли их нежные тела особой прелестью, будто напитанные соками только созревшие плоды, представшие взору счастливого садовника, раздвинувшего ветви, и обещающие невиданное наслаждение под своей тонкой, бархатистой кожицей.
Хэльда стояла к нему спиной, подняв руки к голове, и ее плавные сбитые формы с довольно объёмистыми бедрами и ровной крепкой спиной, перетекавшей в четкие полушария налитых, округлых ягодиц, так напоминали гитару, висевшую у отца в кабинете.
По всей ее гладкой попке отчетливо виднелись легкие белые рубчики, но этому не приходилось удивляться – традиционная воспитательная розга в этом времени была в почете повсеместно, практически во всех семьях, которые Джем знал.
Но полоски, надо сказать, нисколько не портили ее вида, а наоборот добавляли волнующего шарма к ее загадочной прелести. Девушка повернулась и опять внимательно посмотрела на него через плечо, сверкнув зубами в нежной лучезарной улыбке.
Яркие блики солнца, искорками мерцающие в воде; тепло лучей, пронзающие Джема отовсюду, насыщающее томлением и чувственными желаниями его плоть, ласковая улыбка Хэльды – все это закружилось перед ним волшебным хороводом, как в те последние минуты перед его сладостными пробуждениями, и он тяжело задышал, ощущая себя таким близким к драгоценному всплеску блаженства.
Он слышал, как рядом с ним от таких же невероятных усилий сопит Айдан, но сейчас это его мало волновало. Он смутно догадывался, что потом им будет стыдно взглянуть друг другу в глаза, но такое понятие как «стыд» и «совесть» сейчас куда-то улетучились без оглядки и… он ничего не мог с собой поделать.
То, что друг был нечаянным свидетелем его невольного «распутства», придавало даже какую-то особую пикантность всему этому действу. Да, несомненно, он попадет в ад!.. Бесы знали, чем подкупить душу… неискушенного.
– Oh, Sie sind böse Jungs! Sie sind eine Schande für Ihre Väter! [Ах вы, гадкие мальчишки! Позор ваших отцов! – нем.]
Визгливый голос в сочетании с острой болью, пронзившей мозг в районе уха, заставил Джема резко выйти из состояния блаженной нирваны. Да, прямо скажем, незавидное получилось «пробуждение»… Если бы на него вылили ушат ледяной воды, эффект был бы не настолько ошеломляющий.
Марина и еще одна замужняя женщина из деревни, которые поймали его, подкравшись совершенно незаметно – как это им удалось? – вопили из-за всех сил на немецком, какие они извращенные мерзавцы и грязные ублюдки, и что петля по ним плачет.
Ухо, которое Марина от души выкручивала, впиваясь ногтями, жгла острая боль, мешавшая ему сказать хоть что-нибудь вразумительное – кроме как: «Ай-яй-яй... Ой-ей-ей... Миссис, отпустите, прошу, пожалуйста!..» – в свое оправдание. Хотя, что тут можно было сказать еще? Все предельно ясно.
Отрывая несчастное ухо, его, перепуганного насмерть, поволокли в толпу разъяренных женщин, и Джем уже окончательно попрощался с жизнью, поскольку он никогда не видел столько неуправляемой ненависти во взглядах и в потных раскрасневшихся лицах.
Он подумал, что его пришибут прямо здесь же, на месте, поскольку матроны горланили все громче, все яростнее, потрясая завидными кулаками, но возбужденные тетки всего лишь немного попихали и пощипали его, да от души надавали подзатыльников и пощечин так, что аж голова звенела.