– Дольше, чем боль?.. – как эхо повторила я.
– Да... дольше. К примеру, тот свой позор... тогда, на коленках у Энгуса... Иисус, я не могу забыть до сих пор, – он коряво усмехнулся, почти незаметно дернув плечами, – а боль... она забывается почти сразу же, через пару дней... ну ладно, через неделю. Даже если бы он просто слегка отшлепал меня, задрав килт, а не впилил ремня «по самое не хочу», не думаю, что эта процедура меньше впечатлила бы тогда мой потрясенный мозг. Уффф... так что стыд, он гораздо действеннее... гораздо.
– Что ж, не берусь спорить, стыд и боль – заметно разные по значимости вещи, – проговорила я грустно, прикидывая на свой опыт.
– Может... поэтому тогда, с Рендоллом, – глухо продолжал он, усиленно потирая пальцем верхнюю губу, – я и выбрал такую зверскую порку вместо... «удовольствия» подставить ему свой зад... Не знаю. Наказание хоть и было крайне болезненным, но я не вспоминаю его с таким ужасом, как последующие события в тюрьме, наедине с этим отмороженным чудовищем. Все-таки собственное достоинство, – он покачал головой, – несравнимо важнее всего остального... Да.
Я обняла его за шею и прижалась подбородком к его макушке, с тоской вспомнив, по каким мелким кусочкам мы вместе когда-то склеивали его порушенное самоуважение.
– Знаешь, Саксоночка, когда я думаю над этим, мне почему-то смутно кажется… что Бог зачем-то сильно хочет, чтобы я научился… А иначе, какого черта он все время ставит меня в такие… нелепые ситуации, а?
– Чему научился, милый? – признаться, я сразу не смогла уловить виток его мыслей.
– Ну... красиво стоять в этих дурацких позах… Порой жизнь так загибает, что просто глаза на лоб, – он невесело рассмеялся и поднял глаза к потолку. – Боже, прости меня, похоже я не оправдал твоих надежд! Видимо, для меня это сильно заковыристая задачка. Не для моих закостеневших членов.
Что я могла на это ответить?
«Да, Джеймс Фрейзер, слишком красиво ты стоять, может, и не научился, но достойно выходить из этих страшных, порой совершенно невыносимых, ситуаций ты уже довольно-таки поднаторел».
– Ну, нет предела совершенству, мой храбрый солдат, я думаю, ты справишься. Ты всегда справлялся, Джейми. Вспомни.
– Да уж… Хотя, полагаю, ты слишком добра ко мне, девочка. Но, почему-то, сейчас я разделяю твою уверенность.
– Ну, вот же, так что не все потеряно, да?
Он устало пожал плечами:
– Да… Быть может… Сейчас я, конечно, страшно зол на наших оглоедов, Саксоночка – они так ужасно подставили меня... нас с Роджером. Обесценили, по сути, все наши многолетние старания на благо общине... Скажут, отпрыск Фрейзеров – блудник и прелюбодей, – он глянул на меня грустно, и я увидела, как опять пыхнули растерянностью его глаза, – никто не станет разбираться, все бросятся судачить, и от этого уже вовек не отмоешься. Стоит только раз оступиться, многие люди уже не вспоминают твоих былых заслуг. Ты и сама слишком хорошо знаешь это...
– Господи, Джейми, когда это ты боялся людских пересудов? Уверена, всё не будет так страшно – люди знают, сколько ты сделал для них. И Роджер тоже... И не помню, что многие в нашей общине могут похвастаться тем, что у них растут идеальные дети? И что? Их от этого стали меньше уважать? Ты ведь знаешь, воспитание детей вообще дело довольно тонкое. Это только в теории все просто, но на практике – сплошное уравнение с множеством неизвестных...
– Чего?
– Ой, ну... такая большая... головная боль. И люди это прекрасно понимают, чтобы там кто не говорил. Мы уже достаточно пережили, переживем и это, вот увидишь...
Я подняла его голову за подбородок и, с надеждой утопающего, заглянула в потемневшие глаза мужа, изо всех сил стараясь соответствовать своим же рассуждениям.
– Нам нельзя сейчас так сильно расклеиваться из-за сегодняшних проблем, Джейми, какими бы они не были... Ведь это значит, что мы сдадимся и признаем, что больше в жизни нам не светит ничего хорошего, нечему будет порадоваться... А ведь все еще может быть ничего себе, правда?