Мне казалось, даже сквозь толстые стены я слышала леденящий свист в гулкой тишине Зала, и звучные удары по... телу? Я зажмурила глаза, заткнула уши и зарылась с головой в одеяло, чтобы не слышать этих душераздирающих звуков.
Но я так и не смогла отделаться от наваждения, потому что они звучали где-то глубоко внутри меня, впиваясь кровавыми росчерками вины в мое сердце.
ГЛАВА 4.1. ЗАСЛУЖЕННОЕ НАКАЗАНИЕ (начало)
***
ВЕСТЬ О ТОМ, ЧТО СЕГОДНЯ будут пороть племянника лэрда, известного своей стойкостью перед англичанами, разнеслась по всему замку Леох и его окрестностям задолго до Собрания. Почти все, кто был свободен в этот день, захотели полюбоваться редким зрелищем. Поэтому, когда Джейми зашел в зал, он был битком набит народом. Парень приостановился в замешательстве, но взял себя в руки и учтиво склонился перед лэрдом, приняв вид покорного безразличия. Что еще оставалось?
Конечно, в перспективе заголять зад при всем честном народе не было ничего приятного, но он почти спокойно относился к таким вещам, понимая справедливость и неотвратимость наказания. Унижение и позор воспринимались как неотъемлемая его часть, поэтому публичность тоже не вызвала больших эмоций. Он не хотел тратить на это силы.
Любой из мужчин или женщин клана мог оказаться на его месте, если бы совершил проступок. Он был подготовлен всей своей жизнью в Нагорье, с детских лет включающую порку как элемент уклада горцев, как его незыблемую традицию, призванную защищать отрока от возможных неприятностей, направлять в нужное русло, учить дисциплине...
Дети должны беспрекословно слушаться родителей. Воины должны подчинятся старшему. Или в результате... смерть – так гласит вековая мудрость суровой жизни кланов с ее постоянным рисками. И хорошо, если подведешь только себя.
Это правило было впитано Джейми с молоком матери и впечатано в задницу ремнем отца. Брайн любил цитировать места из Библии, где говорится о пользе наказания для таких упертых олухов как он.
«Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет... и спасешь душу его от преисподней»
Смиряя его бунтарский дух, научая внимать наставлениям и почитать заповеди, мистер Фрейзер усердно отхлестывал сии мудрости на вихляющемся заду непутевого отпрыска, предварительно задрав ему килт.
«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его...»
Джейми усмехнулся. Вот уж воистину неизвестно, кем он был бы сейчас, если бы отец не тратил на него столько воспитательных усилий. Но уж точно, ничего хорошего бы не вышло, судя по тому, каким нахальным нечестивцем он слыл в детстве.
«Наказывай сына своего, доколе есть надежда...»
Благо еще, что отец никогда не страдал отсутствием веры в лучшее и, хвала Иисусу, не терял этой надежды. Да пребудет он в вечном благословении в Царствие Господа... Аминь.
Впрочем, сейчас Джейми ясно осознавал свою задачу и готов был терпеть. Потому что понимал: люди пришли поглядеть на хваленую выносливость наследника Маккензи. Так что дюжину-другую розог он как-нибудь переживет... Джейми невольно скривился – не такое приходилось выносить.
Он вспомнил Рендолла и незаметно перевел дыхание: вот что было по-настоящему страшно. Скованный, бесправный, катастрофически одинокий. Без надежды на спасение... Когда лучшим исходом представлялась быстрая смерть. Но такого подарка он не получил, растерзанный в клочья заживо. А здесь... кажется... все терпимо. Почти по-отцовски. Истинно... все познается в сравнении.
Колум проговорил обычное в таких случаях слово и назначил количество ударов. Две дюжины... Сердце слегка дрогнуло. Обычно было куда меньше. Ну ладно. Он снова с почтительной покорностью склонился перед лэрдом и стал раздеваться. Медленно: торопиться-то некуда, собственно.
Разлапистая дубовая скамья ждала посреди зала, как и пучок первосортных розог, предусмотрительно замоченный в бадейке. Энгус уже перебирал их своими внушительными ручищами. Некстати вспомнилось подобное наказание семилетней давности на таком же вот Собрании, и под ложечкой нехорошо сжалось. Джейми глотнул. Натерпелся он тогда будь здоров, до сих пор тошно вспоминать. Хотя вроде бы давно это было. Боль, конечно, совсем забылась, а вот пережитое самолюбивым пареньком унижение так просто из памяти не вычеркнуть.
Сейчас он старался держаться как ни в чем не бывало: единственное, что ему оставалось в угоду тлеющей гордости, незаметно пытаясь выровнять дыхание и успокоить грохочущее сердце. Все, что он слышал сейчас – его непомерный стук. Все, что он видел сейчас – замусоренные плиты каменного пола. Все что он мог сейчас – молиться о твердости во искупление.