Выбрать главу

На самом деле, Джем ходил вокруг кобылы хороводом – его обязанность была кормить, чистить и выгуливать будущую роженицу. Что он и выполнял, по мере возможности, очень старательно. Парень ждал родов Беллы с замиранием сердца, потому что дед – Джем не мог поверить своему счастью! – обещал жеребенка именно ему. 

И вот что теперь? Иисус твою ж Рузвельт Христос! Наверняка он ничего не получит! Зря он так ждал и надеялся!.. От этой ярко вспыхнувшей мысли резануло в груди, и настроение окончательно упало, разбившись на мелкие-мелкие осколки. Вот что за невезение такое! 

Он грустно скормил Белле несколько принесенных морковок и свой, заныканый еще с завтрака, липкий кусок сахара и, тяжко вздохнув, потрогал мягкий жующий храп. Слезы сами навернулись на глаза. Почувствовав настроение приятеля, добрая кобыла тихонько тыкалась мордой в его ладонь, плечо и фыркала сочувственно, обдувая волосы густым теплым дыханием.

– Да, – сказал ей Джем, глотая слезы. – Вот так. Но ты не волнуйся, я буду к тебе приходить все равно. И может, в следующий раз... когда ты родишь еще... А я не буду вести себя, как последний придурок...

Сердце его дрогнуло, и он зачерпнул для Леди Беллы ведро воды, чтобы как-то отвлечься и не расплакаться окончательно. Потом закинул ей сена в почти пустые ясли. Она должна есть за двоих... Красавица-девочка!..

На самом деле, он уже давно с замиранием сердца мечтал, как будет растить своего питомца и заботиться о нем… А потом, через пару лет, станет гарцевать на прекрасном, тонконогом – как его породистая мамаша – золотисто-буланом жеребце. Ну или, ладно, пусть это будет кобыла, не важно!.. 

И... эх-х!... Теперь все его мечты – разбились, разлетелись в прах.  Сгинули коту под хвост! Иисус, дернула же его нелегкая заниматься этаким непотребством! Вон теперь сколько проблем у всех!.. А уж у них с Айданом и подавно. Н-нда-а... Развлеклись, называется, по полной, кретины идиотские. Но теперь уже ничего не вернешь...  остается только расплачиваться за содеянное. Джемми снова тяжко вздохнул. 

Хотя... все-таки, чего греха таить, посмотреть одним глазком на его прекрасную Хельду стоило этаких терзаний. Наверное?.. 

Образ обнаженной плутовки, стоящей к нему кругленьким полновесным задом, вновь, как и тогда... заставил его плоть предательски воспрянуть. Ой-ей-ей, да что ж такое-то!

Вчера, когда Кромби хлестал его этой чертовой крапивой, он ни на секунду не мог забыть о том, что она смотрит. Воспоминания вновь заставили его передернуться от острого стыда. Поэтому он, как мог, держался тогда, зажмурив глаза и стиснув зубы, хотя это было совсем даже нелегко. 

На самом деле, Джем плохо помнил вчерашнюю пытку: тогда в голове что-то напрочь отключилась, и оглушенный мозг воспринимал происходящее, будто сквозь мерклую пелену. Память выхватывала только особо острые моменты. 

Вот они с Айданом уже много томительных часов сидят в молельной избе, одинокие и дрожащие, не в силах думать и говорить. По уши загруженные теми жуткими обвинительными словами, которыми облил их Хирам, а так же нарисованными старостой отвратительными подробностями предстоящего наказания. 

Мистер Кромби не поскупился в описаниях, чтобы вразумить их, распутных грешников, надо отдать ему должное. Он велел им молиться, но они не могли вспомнить ни одной молитвы, полумертвые от стылого ужаса. 

Вот их зачем-то заставили раздеться и, оставив в одних рубашках, вывели почти голых перед гудящей толпой... 

Зато Джем хорошо запомнил непроницаемые, хмурые лица отца и деда, избегающие смотреть в их сторону… и просто физически почувствовал густой позор своего родителя, когда тот выступил вперед – просить людей Риджа в его, беспутного сына, защиту. 

И Джем никогда не забудет ту мучительную боль в груди и во всем теле, которую испытал за отца, повинно склонившего голову... В этот момент он сам был готов провалиться сквозь землю.

Хельда была там. Охваченный внезапной паникой, Джем заметил в толпе ее нежно-васильковое платье и знакомый кружевной чепец, прикрывавший склоненную головку… Пухлые пальчики нервно теребили что-то белое – похоже, носовой платок.

Он не знал, сколько это – те десять минут, которые назначил дед, и весь процесс показался ему тошнотворно бесконечным. И страшным. Не только от жгучей нескончаемой боли, но и из-за полной беспомощности перед сокрушительным вторжением посторонней силы, которая эту боль хладнокровно причиняла. А он, намертво привязанный, не мог даже пошевелиться. 

Ему хотелось вырваться из безжалостных пут и бежать, бежать без оглядки. Или хотя бы кричать – от страха и боли. Но он не мог себе этого позволить, потому что Хельда… она смотрела. И он знал это. 

Хотя слез от страшной обиды перед такой оглушительной жестокостью людей ему-таки сдержать не удалось.

Когда, наконец, отец с дедом забрали с места казни их дрожащие от шока тела, Джем, постепенно оттаивая, ощутил себя окруженным такой, по-настоящему дружеской защитой – теплой, ненавязчивой – которая помогла к вечеру почти отбросить все эти ужасные переживания.  

Пацаненок даже усмехнулся ехидно, вспоминая те байки, который травили для них старшие мужчины, в попытке развеселить. Вот же хитрые какие, сами такие воспитывают, а сами-то вона что отмачивали в детстве! В общем, потом, все стало как-то легко и забавно. Да. 

Джем вообще предпочитал долго не удерживать в памяти неприятности. Было и прошло. Что ж теперь делать? Забыли. Только резкие всплески стыда и вины заливали краской его уши, когда он вспоминал о Хельде. 

Девушка тоже пострадала там из-за него… А он мог только беспомощно смотреть, как мистер Кромби хлещет ее крапивой по рукам. При всех! Так же, как до этого хлестал его самого… 

И вот… ее прекрасные ручки, Боже, во что они превратились! Конечно, это Джем во всем виноват, а кто же еще?.. Он дал себе зарок найти Хельду и как-то поговорить с ней, извиниться за себя и за Айдана тоже. Глупо и неправильно все вышло…

Вечером, закрывшись в своей комнате, он аж три раза натерся охлаждающей мазью, которую дала ему бабуля, и то потом еле как заснул – так безостановочно палили изжаленные чресла, будто внутри кожи лопались и лопались маленькие пузырьки с едучим зельем. Хотя наутро, действительно, стало все более-менее сносно, как Клэр и обещала.