После этого он несколько раз пытался встать на ноги, но слабость была настолько сильна, что он тут же опускался обратно на землю. Ему очень сильно хотелось пить. В конце концов, оставив эти попытки, Ибрагим решил вздремнуть и уже после обдумать свое положение. Однако поспать ему так и не удалось, вскоре пришел тюремщик и начал раздавать еду: кусок лепешки и воду. Этот скудный ужин, конечно же, не удовлетворил желаний воришки, и он стал умолять о добавке. Но тюремный страж с жестокостью отстранил его. Юноша снова лег, новый поворот его судьбы, ужасная обстановка и ломота во всем теле не давали Ибрагиму расслабиться. Конец его в принципе был понятен, но ему не хотелось в это верить. Как любой молодой человек он верил в случайность своего положения и что его скоро отпустят. Приятный самообман не добавлял оптимизма. Люди вокруг него, словно ленточные черви в утробе, извивались и стонали единой массой.
Он уснул. Сон его был тревожен и тяжел. К неимоверной физической боли добавилась боль душевная. Он хотел кричать о своей судьбе. Конечно же, исход был ясен. Его либо казнят, либо отправят на каторгу. А он ведь так молод.
– Я только хотел поесть, – стонал он во сне.
Наутро к решетке под потолком пришел дедушка Ахмед, который принес ему финики, лепешки и сушеное мясо. Сквозь решетчатое окно можно было увидеть лишь его руки, Ибрагим и не думал, что у старика такие большие и морщинистые руки. Какие же они были теплые и нежные. Их так хотелось обнять и прижать. Единственная частичка родного в этой клоаке.
Он рассказал, что купцы, которых ограбил воришка, оказались из свиты самого великого визиря. Из-за этого в городе прошли массовые облавы на бродяг и воров, визирь разозлен и готов всех казнить. Ибрагим и без того понимавший свою судьбу, отчаялся окончательно. Все будет кончено достаточно скоро. Ахмед ушел, а юноша остался один среди живых мертвецов, этих свечных огарков, плавящихся под солнцем судебной машины. Теперь и он был одним из них. Его жизни больше нет. По мановению судьбы он оказался здесь, и теперь только чудо могло его спасти. А в чудеса он не верил никогда.
Но он решил не падать духом, не становиться в один ряд со своими сокамерниками. В городе ходила масса историй о помилованиях и побегах. А если он будет постоянно стонать и ходить под себя, то умрет еще задолго до приговора. Это конечно была призрачная надежда, но другой у него не было. Ведь он всю жизнь жил мечтами и надеждами на лучшую долю.
Время его пребывания в тюрьме шло. Ибрагим начал усердно молиться, причем молился так, как никогда не молился. Он обращался к Аллаху до десяти раз в день, и все время просил его даровать ему жизнь и свободу. Но образы Альф-Худа и Абу-Саида все еще не покидали его. Каждый день они всплывали в его воспаленном сознании все новыми красками. Он уже не видел окружающей его обстановки, он только говорил с Аллахом и с ними. Ему казалось, что они совсем рядом и только нужно протянуть руку. И Ибрагим протягивал руки, но каждый раз натыкался на такого же страдальца, перемещающегося из стороны в сторону, чтобы не обрасти пролежнями.
Дни проходили за днями. В их веренице юноша медленно сходил с ума от духоты, смрада и собственного самобичевания. За это время на его глазах умерло трое человек, кроме того он успел увидеть начальные стадии разложения тела, так как трупы подолгу не убирали. Еще двадцать пять его сокамерников были казнены на центральной площади, и ему с каждым днем все сильнее начинало казаться, что его постигнет та же учесть, тем более что за это время он успел обзавестись еще и кандалами на ногах, где арабской вязью было выбито: «На веки и до смерти».
В один из обычных дней его вывели на площадь с еще девятью такими же, как он, преступниками. Ибрагим был в грязной изодранной одежде, лохмотьями висевшей на нем, с одним здоровым глазом, правый загноился и пропал, весь обросший и худой. Он еле стоял на ногах, а его здоровый глаз слепило яркое солнце. Но взгляд юноши по-прежнему был устремлен в небо, затянутое воздушными облаками, сквозь которые отчаянно пробивались яркие лучи утреннего солнца. И даже, когда голова Ибрагима легла на плаху, он не взглянул в толпу, где стоял приютивший его Ахмед и рыдал, а смотрел в небеса, как бы высматривая Бога, с которым ему уже очень скоро предстояло встретиться….