С другой стороны ствола выступала еще одна необъятная фигура – женщины. Она безвольно осела так, что почти целиком вывалилась наружу. Седые, поросшие древними мхами волосы, скрывая лицо, струились до самой земли, змеясь по ней, подобно побегам ежевики. Костлявые длиннопалые ладони конвульсивно подергивались, дряблые, отвисшие почти до пояса груди колыхались, а прямо там, где должны были бы быть ее погруженные в ствол ноги, что-то копошилось и попискивало, без труда заглушая грохот крошащихся небес
- Алана мару! – закричал кто-то, - Иш-чели алаби!
Крик подхватил и приумножил целый хор восторженных голосов.
Альфонсо, выгнутый в крайне неудобной позе, словно пытаясь встать на мостик, больше не мог держать голову на весу и, откинувшись назад, истошно завопил и забился, пытаясь освободиться.
«Лама!», - внезапно вспомнил он свою, без сомнения, последнюю трапезу, - «Это было мясо ламы… Страшно редкое и дорогое, которое могли позволить себе лишь высокие правители, их приближенные и… приговоренные к жертве…»
- Кабрера, что вы орете? – послышался рядом голос, - Имейте хоть каплю уважения.
От абсурдности этого упрека Альфонсо умолк и, выпучив от натуги глаза, закатил их так, чтобы видеть говорящего.
- Возрадуйся! – продолжил профессор со сдержанным ликованием, - Ишь-Чель родила!
Альфонсо с трудом взял себя в руки и, глядя налитыми кровью глазами на профессора, слезливо зашептал:
- Фернандес, развяжи меня. Умоляю! – он всхлипнул, - Я никому ничего не скажу. Просто уберусь отсюда и…
Профессор некоторое время глядел под Древо, где жрицы с торжественными песнопениями омывали Дитя из золотых кувшинов, потом подошел ближе к Альфонсо и напомнил с некоторым смущением:
- Кабрера, послушайте, вы сами увязались…
- Что?! – взвизгнул тот, но заметив многозначительно прижатый к тонким губам палец, послушно снова перешел на шепот, - Хочешь сказать, что я сам виноват?!
- Отчасти, - профессор виновато отвел глаза, - На твоем месте должен был быть другой. Ты его видел у входа в катакомбы. Он с рождения специально готовился - не касался за всю жизнь ни единой женщины, хотя для очищения достаточно воздержаться один год. Но Марта решила, что вас нам послал сам Ицамна, чтобы не пришлось жертвовать верным человеком. Такие люди пригодятся и наверху… если Древо выстоит эту ночь.
Профессор вдруг с интересом оглядел студенисто трясущееся тулово.
- Вы и правда год ни с кем не …?
- Ерунда. Полная! Ваша Марта разбирается в мужчинах не больше, чем свинья в апельсинах! – не смотря на всю безнадегу своего положения, Альфонсо почувствовал обиду и возмущение.
- Не стоит стыдиться своей чистоты, - мягко ответил профессор, - Если вас это успокоит, то знайте – вы сделали и… еще сделаете большое дело ради всего Мира.
- Так меня это… НЕ УСПОКОИТ! – Альфонсо снова закричал и забился, пытаясь расшатать узы. Впрочем, эта попытка была более слабой, чем предыдущая – в спине и груди уже ощущалось онемение, а руки и ноги задеревенели.
- Я просто пытаюсь объяснить…, - Фернанандес глянул под Древо, - Как вы помните, издревле каждые пятьдесят два года Майя проводят ритуал разведения огня. Предпоследний был на зимнее солнцестояние 1960 года – в самый разгар Холодной войны. Я был в Паленке в тот День, и был свидетелем. Угли дымили, то и дело грозя потухнуть, несмотря на все мастерство жреца, но потом внезапно разгорелись сильно и ровно. Все человечество еще два года тряслось в ожидании ядерного апокалипсиса. А мы – нет. Мы знали: что бы там ни было впереди, человечество проживет еще полвека. И значит, есть время, чтобы подготовиться…
А позавчера угли не загорелись. Совсем. Шастру очень силен и опытен, но все же не смог, хоть мы и надеялись, что Календарь неточен, и будет еще отсрочка. Нам пришлось перенести тело из джунглей под Храм надписей и позаботиться о том, чтобы его вовремя обнаружили. Таким образом мы исключили появление посторонних в ответственный момент. Мало ли кого могло принести из той же гробницы Пакаля на шум.
- Взрыв все равно услышали! И идут! – прохрипел Альфонсо.
- Нет. Взрыв был слишком глубоко под Землей. Его обнаружат только утром. Если утро наступит.
Профессор собрался было отойти, но Альфонсо окликнул его, облизнул трясущиеся, непослушные губы: