- Я пойду, скажу ребятам, – тихо сказал Владимир Петрович, – Ты останься, проконтролируй.
Девушка присела на свое место на опустевшей скамейке сборной СССР, понуро глядя в спину удаляющемуся тренеру. Была уже глубокая ночь, и все напряжение сегодняшнего дня вдруг разом обрушилось ей на плечи. Нестерпимо захотелось спать, но надо было держать себя в руках. Она не могла предположить, сколько продлится ожидание, также как и предугадать итоговое решение. Ее знаний о правилах игры и опыта было недостаточно, чтобы понять, насколько велики были шансы американцев на успех. С Асиной дилетантской точки зрения ситуация действительно выглядела спорной – сначала выиграли одни, потом другие, несколько раз меняли время. Девушка уже окончательно запуталась, а эмоциональная составляющая и вовсе не давала объективно понять, кто прав, а кто виноват.
Совещание о необходимости созыва комиссии проходило в зале для пресс-конференций в подтрибунных помещениях, и все заинтересованные лица постепенно переместились под закрытую дверь кабинета. Прогуливаясь по коридору, сидя на узких скамейках и просто подпирая стены, секретари сборных, представители администрации и многочисленные журналисты, не теряющие надежды на еще одну сенсацию, терпеливо ожидали решения. Прошло уже больше часа, и Ася лениво болтала с французским корреспондентом о превратностях судьбы и баскетбольных правилах, когда в конце коридора показалась фигура Гаранжина.
Девушка подняла на него глаза и отрицательно покачала головой. Тренер еще ниже опустил плечи и, разворачиваясь, махнул ей рукой, делая знак идти за ним.
- С нами посидишь, – проговорил Владимир Петрович, когда она поравнялась с ним, – Нечего тебе тут одной околачиваться. Новости нас сами найдут.
Ася заходила в раздевалку баскетболистов всего пару раз, еще во Дворце спорта, но на соревнованиях посягать на эту святая святых у нее и в мыслях не было. С явным смущением она переступила порог тесного помещения вслед за Гаранжиным и остановилась у двери, оглядывая ребят. Девушка понимала, что все ждут решения, что неопределенность и усталость давят на спортсменов намного сильнее, чем на нее, но такого увидеть все равно не ожидала. В гробовом молчании игроки сидели и лежали на деревянных скамейках, выставленных вдоль стен, уставившись вперед невидящими глазами. Не было ни шампанского, ни музыки, ни ликующих возгласов, прославляющий советский спорт. В воздухе физически ощущалось напряжение. Некоторые обернулись на вошедшего тренера, но он лишь молча покачал головой и, не задавая вопросов, игроки снова отключились, будто переходя в какой-то специальный режим подавления всех чувств и эмоций. Появления переводчицы на их сугубо мужской территории они, казалось, и вовсе не заметили. Один только капитан задержал на ней взгляд и тихонько похлопал по свободному месту на скамейке рядом с собой, приглашая сесть.
Модестас сидел в дальнем углу раздевалки, а подле него, аккуратно уложив разболевшуюся ногу на скамейку, лежал комсорг, удобно устроив голову на коленях у капитана. Ася села справа от литовца и, обхватив его под локоть, прижалась щекой к его плечу, запуская свободную руку в мягкие волосы Белова. Никто не смотрел в их сторону, все были слишком заняты своими мыслями, никто не обратил внимания на эти, не укладывающиеся в общепринятые стандарты, и тем более неуместные на публике, проявления нежности. Никто кроме тренера.
Гаранжин пристально смотрел на не дающую ему покоя троицу, намеренно позволяя мыслям переключиться с тягостного ожидания на этот странный союз. Он замечал и раньше, что между ними происходит нечто необычное, нечто иное, чем дружба, и большее, чем банальный любовный треугольник, где двое мужчин борются за одну женщину. Владимир Петрович не мог понять этого, и оттого интуитивно старался не обращать внимание на очевидные вещи. Но сейчас ему как-то особенно бросилась в глаза та перемена, которая произошла с его подопечными за последнее время. Эта маленькая девочка, с такой пугающей и одновременно притягивающей внутренней силой, не разделяла, а наоборот делала их ближе. Здесь были и дружба, и любовь, и нежность, и страсть, и верность, и прощение. Как им удалось поделить на троих то, что по закону самой природы было предназначено для двоих, при этом не только не теряя, но и приумножая свою любовь?
Владимир Петрович опустил голову и усмехнулся своим мыслям, а потом снова посмотрел в их сторону и, встретившись взглядом с Асей, будто попал под магическое действие этих тлеющих холодным пламенем угольков, и совершил совсем уже не свойственный себе поступок.
- Трудно любить двоих? – при всех, вслух спросил он, прямо глядя на нее.
Нисколько не смутившись, девушка улыбнулась и, опустив глаза, задумалась на несколько секунд.
- Трудно, когда тебя не любят, – тихо ответила она, пожимая плечами.
- А тебя любят, – будто сам себе сказал Гаранжин, глядя в пол перед собой и слегка кивая головой, – Очень любят.
- Владимир Петрович, – вдруг подал голос Мишико со скамейки напротив, – Все будет хорошо.
- Да, – откликнулся Сашка Белов, – Мы уже победили. Вы победили.
Гаранжин улыбнулся и обвел взглядом игроков. Асе показалось, что в его глазах блеснули слезы.
- Парни, – тихо сказал комсорг, открывая глаза и глядя в потолок, – Это был лучший матч в моей жизни. И моя лучшая команда.
- Спасибо, ребятки, – почти прошептал Гаранжин дрогнувшим голосом.
- Служу Советскому Союзу! – почти хором ответили сразу несколько голосов и по комнате прокатился здоровый звонкий смех.
Ася не видела, какие улыбки украсили измученные лица советских баскетболистов. Она спрятала лицо, по которому уже стекали слезы, за спину капитана и глубоко вздохнула. В нос ударил какой-то новый запах. В тесной душной раздевалке сборной СССР, наконец, запахло победой.
Только к пяти утра, сбегав в очередной раз к залу пресс-конференций, уже без всякой надежды, а просто чтобы чем-то себя занять, Ася принесла команде хоть какое-то известие. Протест был принят к рассмотрению, и заседание комиссии назначено на десять утра.
Усталые, совершенно разбитые физически, но не сломленные морально, спортсмены потянулись к выходу. Как только все загрузились в автобус, и водитель завел двигатель, Ася моментально отключилась, уютно устроившись на плече у Белова. Она провалилась в такой глубокий сон, что не проснулась, ни когда автобус остановился возле корпуса сборной СССР, ни когда Модестас, аккуратно поднял ее на руки, ни когда он бережно положил девушку на свою кровать.
- Как ты думаешь, раздеть ее? – оглядывая надетые на ней форменные юбку и блузку, спросил капитан, обращаясь к другу, – Или орать потом будет, что это неуважение?
- Я бы не стал, – снимая футболку, отозвался комсорг и, улыбнувшись, добавил, – На тебя точно будет.
- А я скажу, что это ты, – улыбнулся в ответ Модестас, – Почему она на тебя никогда не орет?
- Потому, что я идеальный, – ложась в свою кровать и закидывая руки за голову, с улыбкой проговорил Белов.
- Ладно, пусть так остается тогда, – пробубнил себе под нос капитан, снимая одежду и укладываясь рядом с ней.
- Модь, только держи себя в руках, хорошо? – приподнимая голову и глядя, как он обнимает спящую девушку, – Я не хочу проснуться от воплей!
- За кого ты меня принимаешь? – вяло возмутился Модестас, не открывая глаз, – Да и я уже никакой после всего этого.
- За литовца, – усмехнулся комсорг и перевернулся на бок, но в ответ услышал только синхронное сопение двух самых дорогих его сердцу людей.
Проснувшись, Ася не сразу сообразила, где находится. Сквозь не задернутые шторы солнце ярко освещало пустую комнату, так четко хранившую запахи ее любимых мужчин. Девушка повернулась набок и, улыбнувшись сама себе, уткнулась лицом в подушку.
- Модечка, – прошептала она, с силой втягивая носом ее аромат.
- Меня зовешь? – показалась из прихожей голова капитана.
Ася снова повернулась на спину и улыбнулась еще шире.