====== Глава 25 ======
Всем термометрам назло
Я к тебе на ледоколах!
У снегов свои приколы,
Но у рук мое тепло.
Ах, как ночь луну разбудит,
Снова мне бежать изгоем.
Слишком этот мир запутан,
Чтобы просто быть с тобою.
Теперь у Аси не осталось никаких сомнений – он ненавидел ее. Она своими глазами видела, как его больной затравленный взгляд стремительно наливался яростью, заставляя ее задыхаться и терять над собой контроль. И это был справедливый гнев. Она заслужила. За все жестокие поступки и решения, когда она с легкостью переступала через чувства других людей, не задумываясь и не сожалея ни о чем, продолжая идти вперед, она сейчас получала ответный удар.
Впервые за всю свою жизнь, наполненную мимолетными увлечениями, невинными с ее точки зрения шалостями, игрой с собственными и чужими эмоциями, Асю по-настоящему настигло чувство вины. Ясно как день она теперь видела последствия своих необдуманных действий, жертвой которых на этот раз стала она сама.
Этот светлый, правильный, искренний человек споткнулся о ее беспощадный холодный эгоизм, о ее волчью манеру брать, ничего не отдавая взамен. Сергей открыл ей свое сердце, не подозревая в маленькой смешной девочке и малой доли этой ледяной жестокости. Он доверчиво отдал ей его прямо в руки, обманутый их теплом и близостью. А она разорвала его в клочья и выбросила, как поступала с каждым, кто мог нарушить ее четко прочерченный жизненный курс.
Асе всю жизнь удавалось избегать ответственности за свои поступки, за них всегда расплачивались другие. Она не знала и даже не хотела знать и толики тех последствий, которые имели ее действия для людей, с которыми она играла в свою любимую игру. Эта безнаказанность делала ее еще более дерзкой и отчаянной, стирая границы дозволенного и разрушая, и без того хрупкую, мораль. Ася расслабилась, пропустила удар, позволила другому человеку проникнуть слишком глубоко в душу, и теперь жестоко расплачивалась за это.
Он был слишком прав в своей ненависти, чтобы просить прощения, но желание покаяться, попытаться объяснить, исправить хоть что-то поселилось в Асиной душе после этой случайной встречи и росло с каждым днем. Она должна была сделать это сразу, но в свойственной себе манере просто сбежала от трудного разговора. Теперь же это становилось навязчивой идеей.
Терзаясь страхами и сомнениями, девушка днями и ночами прокручивала в голове их возможный разговор. Что она ему скажет? Чем сможет оправдать себя? Он видел ее в свадебном платье. Что может быть ужаснее для мужчины, чем увидеть свою возлюбленную невестой другого? Не просто знать, а видеть собственными глазами! Он знал, точно знал, как далеко зашли ее отношения с Модестасом. В этом Ася была уверена. Капитан не умел скрывать свои эмоции, ему даже не нужно было рассказывать об этом, чтобы Сергей все понял по его лицу. Что может быть ужаснее, чем знать, что твоя возлюбленная, отдалась твоему другу? Не просто предпочла его тебе, а бездумно отдала то, что годами так бережно хранила, то, что по закону самой природы, по праву любви должно было стать твоим?
Совокупность ее грехов перед Сергеем была слишком велика. Он никогда не сможет ее простить, никогда не захочет понять. Да и никто бы не смог.
Вечерами, подолгу сидя в одной позе на подоконнике у открытого окна в своей комнате, Ася тщетно пыталась придумать хоть одно оправдание своему поступку, которое Сергей мог бы принять, хоть одну фразу, которая стерла бы это выражение злости и обиды из его светлых глаз, так остро врезавшееся в ее память.
Мама заставала ее в этом положении каждый день, но ничего не говорила и только отводила глаза. После примерки между матерью и дочерью повисло напряжение, которое Ася чувствовал всем телом. Клавдия Владимировна почти престала с ней разговаривать, усугубляя и без того переполнявшее ее чувство вины. Ася знала, что подвела и ее, когда в ателье не смогла сдержать эмоций, публично нарушила законы общества, в котором ее семья была под пристальным наблюдением, вынесла на всеобщее обозрение свои переживания, давая повод для разговоров и сплетен.
Это мамино состояние Ася хорошо знала с детства. Клавдия Владимировна окружала дочерей теплотой и нежностью, и даже ее укоры всегда были мягкими и заботливыми. Она никогда не повышала голос, не в ее манере было устраивать скандалы или слишком сурово отчитывать их. Ее методы были намного страшнее, ее тайного оружия девочки боялись посильнее отцовских отповедей и наказаний. Мама просто переставала с ними разговаривать. Ее взгляд становился холодным и равнодушным, ответы на их обращения сухими и краткими. Всем своим видом, походкой, жестами и мимикой она демонстрировала, что ее эмоциональный предел достигнут, и она больше не желает их знать.
Самое неприятное, что чаша ее терпения могла наполняться бесконечно долго, и девочки никогда не могли предвидеть, какая капля станет последней. А потом день за днем корили себя за, казалось бы, пустяковую провинность – неловко оброненное слово, забытое обязательство, которую так легко можно было не допустить, но именно она привела к этому внешне незаметному, но меняющему весь мир вокруг, подземному взрыву.
Ася неделями изводила маму своими слезами, равнодушием, отстраненностью, пользуясь ее любовью, и не задумываясь о том, каково ей видеть свою дочь в таком состоянии. И вот, наконец, ее терпение лопнуло. Именно тогда, когда Асе больше, чем когда-либо, нужны были ее поддержка и понимание.
Это мамино состояние Ася могла определить по первым же признакам – по скривившемуся уголку губ, по легкой тени, пробежавшей по лицу. И в эту же секунду возникало острое желание остановить время, открутить его назад, хотя бы на несколько минут вернуться в прошлое, чтобы исправить, не допустить, изменить, чтобы не застилала мамины глаза эта холодная отстраненность, уничтожающая вокруг себя все живое.
Ася заметила эту перемену еще в ателье, сразу, как вышла из примерочной, уже одетая в свою обычную одежду. Она видела, как мама тепло попрощалась с Элеонорой Аркадьевной, пообещав обязательно заглянуть на рюмку хереса на будущей неделе, как быстрой заботливой рукой расправила сестре загнувшийся лацкан жакета, и как скользнула по ней отрешенным разочарованным взглядом. Все, момент был упущен. Замок щелкнул, отгораживая ее от источника жизненной силы высокой непреодолимой стеной.
Привыкнув всю жизнь опираться на мамины всепрощающие и все понимающие руки, Ася, даже будучи уже взрослой, сохранила на удивление острую зависимость от маминого настроения. Все эмоции и переживания усиливались стократно, потому что рушилась основа. Самый родной, самый важный человек на земле смотрел на нее холодным и пустым взглядом, и некого было в этом винить, кроме себя самой.
Клавдия Владимировна зашла в комнату и, скользнув взглядом по сгорбившейся на подоконнике дочери, быстрыми ловкими движениями стала собирать разбросанные по комнате вещи. Аккуратно сложив одежду и убрав ее в шкаф, расставив книги по полкам, она подошла к Асиному столу, заваленному учебниками, тетрадками и исписанными листами конспектов.
Ася обернулась на маму, наблюдая, как та, тяжело вздохнув, собирает разбросанные по столу листы в аккуратные стопки.
- Мамочка, давай я помогу, – в бесполезной, но отчаянно необходимой попытке к сближению, тихо проговорила девушка.
- Я устала, Ася, – вдруг горько сказала мама, молчавшая несколько дней, – А ты не устала? Сама от себя не устала?
Ася опустила голову, ничего не ответив. Конечно, она устала. От собственных терзаний, бессонных ночей, изматывающих тело и душу бесконечных слез, от неотступного сожаления и чувства вины. Смертельно устала.
- Иди, что ли, к нему, раз уж ты прямо умираешь без него, – не глядя на дочь, сказала Клавдия Владимировна, нервной рукой бессмысленно перекладывая с места на место аккуратные стопки конспектов на столе.
- Мама, но как… Я же не могу… – поднимая на мать испуганный взгляд, пробормотала Ася.
- Почему? Иди, никто тебя не держит, – раздраженно ответила мама и, посмотрев на нее, наконец, строго добавила, – И хватит страдать. Что у тебя за горе такое? Война? Голод? Болезнь? Ты горя не видела!