После этого я виделся с ним только раз. Недели через две после похорон, когда печаль убитого горем Уиддла несколько утихла, он пришел ко мне на холм в мой зеленый приют — пофилософствовать, как я было решил. Но оказалось, что он просто захотел еще раз потолковать со мной о своем новом положении хозяина и вдовца.
Был прекрасный летний день. Море хрустального света затопляло холмы и долины. Лучи солнца лились сквозь густую листву над моей головой и ложились пестрой сеткой на траву. Пели птицы. Два сурка, подстрекаемые любопытством, заглянули в мое убежище. Вдруг затрещали кусты, и боком, боком, непонятно откуда, выкатился Уиддл.
— Вот где красота!
— Да, здесь чудесно. Присаживайтесь сюда, на пенек. Рассказывайте, как дела.
— Спасибо, ничего. Я думал, вам интересно будет почитать мои документы. Вот я их и принес.
С этими словами он полез в карман пиджака и вынул пачку бумаг. Я развернул одну. Это было завещание Иды, в котором говорилось, что Ида Уиддл, урожденная Хошавут, владелица такого-то и такого-то состояния, завещает в случае своей смерти и при отсутствии детей все вышепоименованное состояние своему мужу, Генри Уиддлу, в полную и нераздельную собственность, что и засвидетельствовано нотариусом Дриггсом из Шривертауна.
— Что ж, по-моему, это очень солидно, — сказал я. — Мне кажется, что любой юрист на основании этого документа сможет защитить вас от чьих бы то ни было посягательств. Давайте я сниму копию и узнаю поточнее, что и как. А впрочем, почему бы вам самому не обратиться к какому-нибудь юристу? Или к судье Дриггсу?
— Оно бы можно, — начал Уиддл, медленно поворачиваясь ко мне и так же медленно складывая завещание, — да не люблю я этих юристов. Дерут они много. Да и боюсь я их. Сам-то я в ихних делах не разбираюсь, того и гляди оплетут. Нет, уж буду сидеть смирно, пока меня не трогают. Сам первый ничего заводить не стану. Но я думал, может, вы в этом понимаете, так сможете присоветовать.
Я отложил перо и предался размышлениям о его судьбе — о том, какую великую услугу оказал ему случай. Ну, и сам он, надо сказать, не без хитрецы, отлично соображает, как нужно поступать. Юристы люди опасные, судьи и родственники тоже, все это ему совершенно ясно. Мы помолчали несколько минут. Уиддл сидел, погруженный в задумчивость, — может быть, вспоминал свою многострадальную жену. Потом, порывшись в карманах, он достал еще один сложенный листок. «Опять какой-то документ», — подумал я. Повертев эту бумажку в руках, Уиддл осторожно развернул ее и сказал:
— Я вот сочинил стихи о жене и принес вам, вы же писатель. Может, скажете, что о них думаете. Это те самые, что я ей в гроб положил, ну только с тех пор я еще кое-что добавил. Хочу их в «Баннер» послать, в бикслейскую газету.
«Вот оно что, — подумал я. — Те самые стихи, что я видел в руке покойницы!» Мои хозяева уже рассказывали мне, что Уиддл написал несколько чувствительных строк на смерть жены, и обещали при первом удобном случае попросить у него эти стихи для меня. А теперь он сам их принес!
С трудом скрывая любопытство, я почтительно спросил:
— Напечатать их думаете? — И протянул руку. — Можно взглянуть?
— Пожалуйста. Только, может, лучше я сам прочту? Почерк у меня не того, разобрать трудно. Ну, а я-то прочитаю.
— Отлично, но сперва давайте поговорим. Вы говорите, это стихотворение посвящено вашей жене. Вы его сами написали?
— А как же. Вчера весь вечер сидел и позавчера. Всего, пожалуй, дня три потратил. Начал-то я еще, когда она только умерла. И в гроб ей положил самое начало.
— Понимаю. Ну что ж, это очень трогательно и очень похвально с вашей стороны. Значит, в «Баннер» хотите их послать?
— Да, сэр. Там их напечатают.
— Но почему вы знаете, что их напечатают? Вы уже им показывали?
— А они всегда печатают такие стихи, — неторопливо пояснил он. — Платишь десять центов за строчку, и тебе их печатают. У нас все так делают, если кто близкий умрет — жена или муж.
— Ах, вот что! — Меня, наконец, осенило. — Здесь такой обычай, и вы не хотите им пренебрегать.
— Ну, конечно, сэр, лишь бы только не слишком дорого.
— Что ж, читайте. — Я приготовился внимательно слушать. Косой луч скользнул по Уиддлу, по бумаге. Уиддл аккуратно разгладил ее и принялся читать:
Моя любимая жена, ты умерла И счастье наше с собою унесла. Нет ласки и любви, заботы ежечасной. Ищу тебя повсюду, но напрасно! Ты делала столько добрых дел, Их нет — и я осиротел! Ищу тебя повсюду, только тщетно... И слезы падают как ливень беспросветный. Не слышу больше шагов твоих в дому, Тебя рядом уж нет, — мне грустно одному... Но пусть я одинок, отец наш всемогущий Тебя заботливо укрыл в небесной куще! Я радуюсь, что ты блаженство обрела, И мне лишь одному утрата тяжела... «Не плачь, мой милый муж, не сетуй в укоризне... Я с неба вижу тебя, каким ты был при жизни. Я вижу, ты скорбишь, от горя изнемог, О если б ты со мной вкусить блаженство мог! Ты был таким добрым, заботливым и честным, И столько претерпел от людей — все господу известно! Не забывал никогда ты долга своего И помогал жене — так не бойся же ничего. Мужайся, дорогой, не страшись осужденья, И пусть тебя не тревожит ни страх, ни сомненье. Быть может, милый муж, осудит свет тебя, Но твою доброту поймет господь, любя. Ты воздаянья не знал в труде безвестном, Но все должны признать, что ты был добрым и честным. Пусть злые люди тебя чернят, Ты отврати от них свой слух и взгляд. Ведь я, твоя жена, на небе помню ежечасно, Что ты дал мне любовь, ласку, заботу и счастье, И если Всеблагой соединит нас вновь, Мы вкусим вновь с тобой и счастье и любовь», —