Ида Сконин, как и многие персонажи романов Немировски, обладает неутолимой жаждой деятельности, самореализации, славы, богатства. Эта жажда позволяет женщине из богом забытого местечка российской империи добиться титула «королевы» парижских мюзик-холлов. Но та же неукротимая амбиция, благодаря которой она восходит на музыкальный Олимп, оказывается и фатальным пороком, приводящим Иду к окончательному падению. Эта двойственность героини накладывает отпечаток на читательское восприятие ее характера. Хотя цикл киноновелл «Звуковые фильмы» подвергся критике за ослабление психологизма, в «Иде» Немировски находит способ раскрыть перед читателем внутреннюю драму своей героини. Текст строится на параллельном монтаже сцен из внешней жизни Иды (репетиции, спектакли, успех) и ее внутренних монологов, воспоминаний, сомнений. За счет этого персонаж, несмотря на все недостатки, становится все более неоднозначным, а в конце начинает вызывать сочувствие. Драма стареющей и заходящей «звезды» оборачивается вполне универсальным страхом старения, увядания, невостребованности.
Мюзик-холл фигурирует у Немировски как метафора современной массовой культуры. При этом писательница сознательно использует язык французских авторов, обращавшихся к этой тематике. Например, Пьер Дрие ла Рошель в «Молодом европейце» (1927) предпринимает анализ мюзик-холла как транслокального пространства, лишенного признаков национальной самобытности и оригинальности. По отношению к танцовщицам он использует слово girls, и Немировски также предпочитает оставить это английское слово без перевода. Слово это подчеркивает безликость и вырождение современной «общепланетной цивилизации». По словам Дрие ла Рошеля, мюзик-холлы заменили современному человеку храмы. Если в средние века путешественник искал знакомую обстановку в соборах, то сегодня «экуменическое наслаждение» дарует любой мюзик-холл мира — лишенное национальной специфики представление, построенное по одной и той же схеме, с использованием безликих танцовщиц из разных стран и одинаковых спецэффектов, точно соответствует ожиданиям зрителя. Новые каноны массовых развлечений создаются за океаном, а затем распространяются по всему миру, уничтожая местные традиции. Не случайно в новелле Немировски Иду побеждает в конце американка Синтия, прибывшая из Чикаго. Продюсер Симон, много лет сотрудничавший с Идой, начинает перенимать американский способ ведения бизнеса. В этом новом мире царит закон конкуренции, в нем нет места снисхождению, верности, эмоциям: «Мы слишком долго держим наших старых звезд. Американцы правы: триумф, прибыль, затем нокаут — и к новому герою!.. А мы слишком добры…»
Таким образом, эта краткая новелла, созданная Ирэн Немировски как авангардный эксперимент в области кинематографической поэтики, оказывается отнюдь не безделкой, а емким текстом, содержащим скрытый комментарий к целому ряду эстетических и социально-культурных явлений 1920–1930-х гг.
Каждый вечер она появляется на вершине золотой лестницы из тридцати ступеней в одном из парижских мюзик-холлов. Ее окружает пять-шесть танцовщиц. Она спускается между обнаженными girls, чьи головки украшены шапочками из роз. В руках у каждой — золотой зонтик. Ее лицо обрамляют стеклянные подвески, ограненные камни, зеркальные вкрапления; она облечена в длинный вышитый золотой ниткой плащ, ее украшают жемчуга и перья. Эта женщина уже давно простилась с молодостью, и хотя ее ноги все еще стройны, грудь ее поддерживает корсаж из драгоценных камней, ведь все в конце концов изнашивается…
— Почему, — судачат женщины, — ну почему Ида Сконин, а не кто-то другой?.. Откуда такая известность, такая слава? Она старуха. У нее нет голоса. Она иностранка.
— Почему, — думают они, — эти жемчуга, эти драгоценные камни, эти шикарные меха? Почему у нее, а не у двадцатилетней девушки?.. Почему не у меня?
Подавшись вперед, они не спускают глаз с ее длинных ног, с ее ступни, едва касающейся ступенек, с ее накрашенных ногтей. У нее плоский, девичий живот. Тридцатилетняя дама, сидящая в ложе, пожирает его глазами и думает о своем теле, о своей талии, которая со времени последних родов так и не обрела былого изящного силуэта. Она тихо шипит сквозь зубы: