Предсказания, знаки, смыслы… Последнее время они виделись ей всюду — в том, как столкнулись в небе две тучи, образовав фигуру причудливого зверя, как легла геометрия мелких трещинок на потолке, сплелись завитки золотых вензелей на обоях в гостиной, рассыпались по полу бусины из порванной нитки жемчуга. Все говорило: расшифруй меня! Научись читать! Предначертанное — начертано.
И она прилежно училась, но… Разгадки никак не давались.
Вечером ожидались родительские гости. И опять подумала: раньше носилась бы целый день по квартире в радостном ожидании, а вечером притаилась бы в укромном уголке отцовского кабинета, свернулась бы калачиком в кресле и слушала бы, замирая и улыбаясь, щурясь на красноватый свет настольной лампы, разговоры о древних кочевниках, о скифских курганах с «замерзшими» могилами, о древнеуйгурских памятниках, об орхонских рунах. А сегодня… Не то чтобы скучно. Скорее привычно. Волшебство истончилось. Магия иссякла. Голова больше не кружится. Исчезло желание раздвигать руками плотные слои времени, чтобы заглянуть в прошлое. Что происходило в эту секунду пять тысячелетий назад?
Нет! Что будет происходить через пять лет? Вот загадка! Раздвинуть время, ведущее в будущее. Сорвать покров неизвестности. Пропустить песок сквозь пальцы. Где моя сандаловая палочка, кроличья кисточка, крем, чтобы очищать трещины времени от грязи? Где рунические письмена, которые расскажут о том, что должно свершиться? Где золотые гривны, на которых высечен рисунок жизни?
Она почувствовала, что дрожит.
Обхватила себя за плечи — крепко-крепко, — и из горла вдруг вырвался резкий короткий птичий вскрик.
Хватит фантазий! Сейчас она наденет макинтош, высокие резиновые сапожки — только этой осенью вошли в моду! — возьмет зонтик и отправится… Куда? Гулять невозможно. Протелефонировать Лидочке? Пойти в кафе? Нет. Слушать очередные признания этой дурищи об очередной великой любви — так и рехнуться недолго.
Зиночка перебрала в уме подруг и приятелей по университету. Никого не хотелось видеть. Один вольнослушатель с третьего курса, кажется, всерьез в нее влюблен.
Может быть…
Внезапно перед ней встала южная ночь, скамейка под чинарой, твердые пропыленные губы и — беспомощный и в то же время неистовый шепот: «Послушайте… вы должны… нет, обязаны… вас должны видеть на экране… ваше лицо… я мог бы… вы в главной роли… завтра утром… поедемте со мной… поедемте со мной… со мной… со мной…»
Она вздрогнула и поежилась, как будто перед ней приоткрылась на мгновение завеса будущего, и она ужаснулась, заглянув в него. И тут же поняла, куда отправится сегодня вечером. В синема. Куда-нибудь подальше, на окраину, в бедный дощатый кинотеатрик с жесткими деревянными скамейками вместо кресел, где в пустой зале идут старые позабытые фильмы.
Так она и сделала.
Кинотеатрик в Лефортове вполне отвечал ее пожеланиям. В зале почти никого не было — лишь на последней скамье целовалась парочка да сбоку лузгала семечки баба в платке, сплевывая шелуху в проход. Шла старая фильма с Ларой Рай — «Любви последний вздох». Лара Рай — дива дивная, светящаяся звезда экрана — покончила с собой два с лишним года назад.
Зиночка помнила ужас, который испытала, прочтя об этом в газете. Как будто гибель Лары каким-то образом имела отношение к ней. Самоубийство Лары Рай газеты перемалывали несколько месяцев. Но ажиотаж прошел, и дива наконец действительно умерла — полностью и окончательно. Ее забыли. И только в маленьких окраинных кинотеатриках можно было увидеть ее знаменитые кудри и плавные жесты округлых рук — казалось, прикоснись к экрану и почувствуешь тепло волос и кожи. Только кино могло сделать мертвого живым. «Замерзшие» могилы скифских курганов лишь сохраняли мертвецов. В этом была разница. И Зиночка думала о ней, сидя в темной зале и глядя на прелестные темные глаза Лары Рай с их мягким мерцанием.
Фильм очаровывал безыскусной простотой и наивностью. Как они заламывают руки! Как закатывают глаза! Как бурно вздымается грудь! Какие яростные взгляды кидаются из-под сдвинутых бровей! Как невинна невинность, коварен злодей и омерзителен порок! Какие четкие, без примесей, краски: черное всегда черное, белое всегда белое. Серый цвет между ними — лишь соединительная ткань. Плохое и хорошее разведены по разным полюсам. Сейчас снимают совсем по-другому. Кино полнится смыслами, которые множатся, дробятся, распадаются, создавая ощущение двусмысленности.
Зиночка не мигая и, казалось, бездумно смотрела на экран. Но в душе ее волновались смутные, необъяснимые пока чувства и желания.