Однажды я проснулась поздно и, выглянув в окно, увидела Берна, который суетился вокруг бассейна. Он ловил сачком лягушек — отгонял их от центра к краю, вытаскивал и перекидывал в пластиковое ведро. Мой отец стоял в нескольких шагах от него и, скрестив на груди руки, наблюдал за происходящим.
Я спустилась во двор в чем была, в пижамных штанах и соломенной шляпе. Когда я появилась, папа, сразу зашел в дом, очевидно почувствовав себя лишним. Впрочем, перед этим он подошел к Берну и протянул ему денежную купюру. Берн покачал головой. Тогда папа засунул ему бумажку за резинку штанов, но Берн вернул ее.
— Почему ты не взял деньги? — спросила я, когда мы остались одни. Он был весь поглощен манипуляциями с сачком.
— А почему я должен был их взять?
— Знаешь, мой папа не дает деньги вот так легко. Никому. Мама говорит: если надо вытянуть из него деньги — поймай момент, когда его что-то отвлекает.
— Чезаре не любит, когда мы берем в руки деньги, — сказал Берн. И после паузы добавил: — «Тогда один из двенадцати пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам его? Они предложили ему тридцать сребреников».
— Что это значит?
Вместо ответа Берн скривил рот: получилась глумливая усмешка. Я заглянула в ведро. Лягушки пытались выскочить, но стенки были отвесные, и они с противным звуком шлепались друг на друга.
— Что ты с ними сделаешь?
— Выпущу.
— Если выпустишь — вечером они опять будут здесь. А Козимо травит их каустиком.
Берн с вызовом поднял на меня глаза:
— Вот увидишь, я отнесу их так далеко, что они не вернутся.
Я пожала плечами:
— Все равно я не понимаю, зачем ты делаешь эту мерзкую работу, если даже денег за нее не берешь.
— Это мое наказание.
— Наказание за что?
— За то, что пользовался вашим бассейном без разрешения.
— По-моему, вы за это уже извинились.
— Чезаре решил, что мы должны найти способ это компенсировать. Просто раньше не было случая — из-за дождей.
Лягушки в бассейне разбегались во все стороны. Но он терпеливо отлавливал их сачком.
— Кто такой Чезаре?
— Отец Николы.
— А разве он и не твой отец?
Берн покачал головой:
— Он мой дядя.
— Значит, Никола — твой двоюродный брат.
— Тонко подмечено.
— А Томмазо? Он-то, по крайней мере, твой брат?
И снова Берн покачал головой. А ведь когда они приходили к нам втроем, Никола сказал: «наши родители». Нарочно напускает туману, подумала я и решила испортить ему это удовольствие.
— Как синяк у Томмазо? — спросила я.
— Болит, если поднять руку. Но Флориана каждый вечер ставит ему компрессы из медового уксуса.
Неспроста он упомянул эту Флориану, подумала я опять. Если бы я спросила, кто это такая, он снова оставил бы меня в неведении.
— Так или иначе, ты, по-моему, был неправ, — сказала я. — Это не мой папа бросил в него камень. Скорее всего, это сделал Козимо.
Но Берн, казалось, снова целиком сосредоточился на вылавливании лягушек из бассейна. Он был босиком, в брюках, которые когда-то были синего цвета. Вдруг он сказал:
— Ты бессовестная.
— Что?
— Ты свалила вину на синьора Козимо, чтобы обелить своего отца. Вряд ли вы так много ему платите, чтобы дело стоило того.
Еще одна лягушка шлепнулась в ведро. Всего их там было, наверное, штук двадцать, не меньше, от ужаса животы у них то раздувались, то сдувались. В стороне лежали несколько дохлых.
— Странная у тебя манера разговаривать, — заметила я.
Мне хотелось как-то сгладить впечатление от этой неуклюжей лжи, и я спросила:
— Почему твои друзья не пришли?
— Потому что это была моя идея — прийти к вам в бассейн.
— У меня был одноклассник, которому нравилось брать на себя вину за все что угодно. Однажды он попытался обвинить себя в том, что другой мальчик списал у него контрольную. Но учительница все поняла и записала ему в дневник замечание. Он чуть не расплакался. Он вообще плакал из-за каждого пустяка.
Берн не ответил, но едва заметно дернул головой; я поняла, что эта история его заинтересовала. Секунду помолчав, он спросил:
— И что с ним случилось из-за этого замечания?