Они были еретики.
Лягушки были окоченевшие, засохшие, и мне казалось невероятным, что в этих студенистых брюхах могла быть душа. Интересно, по мнению Чезаре, она была еще в них или уже успела перелететь куда-то?
Когда припев надо было повторить в третий раз, я уже смогла спеть его с некоторыми словами. По-моему, они нарочно повторили его несколько раз, чтобы я запомнила его и смогла спеть целиком. Берн плакал — или, быть может, это тень от волос, падавшая на его лицо, ввела меня в заблуждение?
После песни Чезаре открыл книжечку и прочел два псалма. Я не привыкла к молитвам; когда-то, во время подготовки к первому причастию, я ходила на мессу вместе с родителями; но с тех пор мы к церкви и близко не подходили.
Лягушек благословили, потом мальчики руками наполнили ямки землей.
— Нам надо о многом поговорить, — сказал Чезаре, прежде чем уйти. — Приходи к нам еще, Тереза, я буду тебе очень признателен.
Он предложил Берну проводить меня до ограды.
Мы шли по подъездной дороге, Берн катил мой велосипед, придерживая его за руль.
— Понравилось тебе? — спросил он.
Я ответила «да», главным образом из вежливости. И только потом поняла, что это была правда.
— Я не упрекаю тебя за принесенные тобой жертвы, — сказал Берн, — твои всесожжения все еще у меня перед глазами.
— Что?
— Я не возьму тельцов из дома твоего, не возьму козлят из твоего хлева. — Он повторял одну из молитв, которые недавно прочел Чезаре. — Я знаю всех птиц небесных, и все, что резвится в полях, — мое… Это мой любимый стих, — пояснил он. — «Все, что резвится в полях, — мое».
— Ты его знаешь наизусть?
— Некоторые я выучил, но пока еще не все, — уточнил он, как бы извиняясь.
— А почему?
— Времени не было!
— Нет, я хотела спросить, почему ты учишь их наизусть? Для чего это нужно?
— Псалмы — единственный вид молитв, единственный, который угоден богу. Те молитвы, которые ты бормочешь по вечерам, ничего не стоят. Бог даже не слушает их.
— Это ты узнал от Чезаре?
— Мы всё узнаём от него.
— И вы трое даже не ходите в нормальную школу?
Берн прокатил колесо велосипеда по камню, цепь затряслась.
— Осторожно! — крикнула я. — Козимо только-только его починил.
— Чезаре знает много больше того, чему учат в нормальных школах, как ты их называешь. В молодости он был исследователем. Жил в Тибете, в пещере, один, на высоте пять тысяч метров.
— Почему в пещере?
Но Берн меня не слушал.
— Он считает, что в какой-то момент перестал чувствовать даже холод, мог находиться на двадцатиградусном морозе без одежды. И почти ничего не есть.
— С ума сойти.
Берн пожал плечами, как будто желая сказать: да нет же, что тут особенного?
— А еще он там открыл метемпсихоз.
— Открыл что?
— Переселение душ. Об этом часто идет речь в Евангелии. От Матфея, например. Но чаще всего — от Иоанна.
— И ты правда в это веришь?
Берн ответил вопросом на вопрос:
— Что ты хотела этим сказать?
— Я спросила просто так, из любопытства.
Он строгим, испытующим взглядом посмотрел на меня:
— Готов поспорить: ты не прочла в Библии ни одной страницы.
Он вдруг остановился. Мы были у ограды. Он отдал мне велосипед, что-то пробормотал и побежал домой.
На следующий день, когда я пришла, Берн все еще чистил миндаль. У него был наклеен пластырь между большим и указательным пальцами. Он сказал, что колол орехи допоздна, и не заметил, как поранился.
Я села на землю, как накануне, и стала помогать ему. Он искоса поглядывал на меня, следя за моими движениями.
— Ты слушала музыку? — спросил он.
— Да, новую песню Roxette. Она тебе нравится?
— Да.
Но мне казалось, что это неправда, что он не знает эту песню, что он даже не знает, кто такие Roxette. В самом деле. Чуть погодя он спросил:
— Дашь мне попробовать?
— Что попробовать?
— Послушать то, что слушаешь ты.
Я встала, взяла из корзинки плеер и подала ему. Он надел наушники, стал вертеть аппарат в руках.