— Он про эту стрелу в курсе?
— Да, должен подойти.
— Ну ждем тогда.
Рома закурил еще одну.
Через пару минут в темный подвал по лестнице сбежал Дарвин. Я сидел прямо напротив входа, поэтому сразу заметил его. Он оглянулся по сторонам, я молча помахал ему рукой. Боец моего звена плюхнулся на стул рядом с Ромой.
— Здорово, Дарвин, — Рома посмотрел на нацбола из-под очков и протянул руку.
— Привет, Рома! — Дарвин ответил немного неуверенно, с глуповатой улыбкой.
— Ты у нас на акцию первый раз едешь?
— Ага.
— И как?
— Да нормально, — Дарвин потупился, — только у меня родственники в Москве, они мне звонят каждый день. Если я отвечать не буду, они моим родителям в Саранск позвонят, кипиш начнется.
— Дарвин, е-мое, придумай, блин, что-нибудь.
— Что?
— Скажи, что встретил блядь и загулял.
Дарвин замолчал, посмотрел в стол. Потом поднял голову:
— Ну не знаю, можно попробовать…
— Попробуй, только сегодня прямо. И по красоте как-то, лишнего по телефону не болтай.
— Хорошо. Я на акцию по-любому поеду. Долго акции ждал.
— Молодец, правильно.
— Я вот только думаю, может записку какую родственникам написать. Ну, на случай, если закроют.
— Пиши, Дарвин, пиши, — Рома вздохнул, — бумага все стерпит.
— Ага, — Дарвин достал из рюкзака ручку и тетрадный лист в клетку.
— Завтра тебя автобусом с ребятами из Обнинска отправим.
— Отлично, — Дарвин приободрился, — я вот уже и написал.
— …У вас стрела завтра в девять утра, метро «Сокольники», центр зала, — продолжал Рома. — Я вас там встречу, расскажу в деталях, как и что, куда ехать. В автобусе главное ведите себя хорошо. И ни слова никому.
— Ага, понял.
— Тогда до завтра. Не опаздывай.
— Не буду. До завтра, — Дарвин поднялся, остановился. И выдохнул приглушенно, — Слава Партии!
Потом быстро вышел.
Рома строго посмотрел ему в след.
— Ты уверен насчет него?
— На все сто. Один из лучших и преданнейших нацболов.
— Ну будем надеяться, — Рома закурил еще одну сигарету, — получится все в это раз, я уверен.
— Да, Рома, конечно получится.
Крупнейшим акционером Горьковского автозавода тогда был олигарх Олег Дерипаска, личный приближенный Путина. Кремлевская пропаганда заливалась байками о «поддержке отечественного производителя». И тогда же, в конце декабря 2005 года, на Горьковском автозаводе решили уволить сорок тысяч человек. У нашей московской партийной группы, которая занималась акциями прямого действия, появилась работа.
Сейчас, спустя двенадцать лет, я по-другому смотрю на социальные конфликты. Нет, мое отношение к владельцам заводов, яхт и пароходов не улучшилось, скорее наоборот. Но столкнись я с подобной ситуацией сегодня, я бы предложил иной план действий — создать на заводе подобие рабочего совета, где люди могли бы обсуждать ход общей борьбы и принимать совместные решения, развивать конфликт в наиболее радикальном направлении, вплоть до оккупации предприятия и расправ над особо жестокими начальниками и владельцами.
В январе 2006 года мне казалось, что наша успешная акция сама по себе подтолкнет десятки тысяч работяг к активным действиям. К тому же НБП укрепит влияние в рабочей среде. А это уже было немало, ведь Партии принадлежит историческая миссия уничтожения путинского государства. Так я верил.
Из Москвы в Нижний я уезжал вечером 24 января. Автобусом, там паспорт не требуют, а только фамилию спрашивают. Поэтому можно ведь хоть Васей Пупкиным представиться. Сама акция была назначена на 25‑е. В рюкзаке у меня лежали стопки листовок к акции и несколько фаеров. Карман черной полувоенной куртки приятно отягощал «удар».
В Нижний Новгород я приехал часа в два ночи. Городской транспорт начинал ходить около пяти. Как дойти пешком до вписки, я не знал. Называть адрес таксисту нельзя — как знать, кто за рулем сидит. Согреваться до утра в зале ожидания тоже варианта не было, вокзалы всегда кишат операми. А согреваться было от чего, на улице стоял мороз -25. Иного выхода, кроме трехчасовой обзорной экскурсии по городу, не имелось.
И я просто пошел, куда глаза глядят, подальше от вокзала. В одном из дворов обнаружил подъезд без кодов и домофонов. Пахло пылью и как-то тепло, усыпляюще — плесенью. Зеленые обшарпанные стены. Не холодно.
Но радость эта оказалась недолгой. Через тонкие стены хрущевки до меня доносились бормотание жильцов, возня на кухне и прочие отзвуки жизнедеятельности нижегородцев. Рассудок в теплой парадной оставался холодным: «Я сейчас залипну тут, и кто-нибудь движение на лестнице услышит. Ментов по доброй советской традиции вызовут. А у меня в рюкзаке реквизит к акции. И что я тогда скажу?»