— Мы из НБП, — информирую сытый офисный планктон, — у нас тут акция против увольнения рабочих, если хотите, можете идти.
— Позовите кто-нибудь охрану, — выскакивают из кресла самый борзый менеджер.
— Дядя, успокойся, охрана скоро придет.
— Сергей, Сергей, не лезь, — тянет менеджера за руку женщина лет тридцати в серой юбке, — пусть они себе.
— Говорят тебе, не лезь, ебта, — повторяет ему Риза.
Через распахнутые окна летят листовки. Кто-то срывает жалюзи, они с грохотом приземляются внизу. Горят фаера. «Не думай долго, олигарха в Волгу!», «Дерипаска — людоед!» — гремит над Нижним. Вокруг журналистов собирается приличная толпа зрителей. Я сажусь на подоконник и читаю обращение Партии к рабочим.
Менеджеров ни одного уже на рабочем месте нет. Нацболы, отчаянные, злые, оглядываются по сторонам.
— Там, на первом этаже, движение какое-то начинается, — Риза дергает меня за рукав.
— Да, ОМОН приехал, вон два пазика остановились.
— Сейчас начнется? Прием?
— Начнется, конечно, — и уже громче, — нацболы, сцепляемся!
— Да, Смерть! Да, Смерть! — потолок и стены холла в заводоуправлении звонко отражают партийное приветствие.
ОМОНовцы в камуфляже и с дубинками в руках, несуразные серые менты, местные Джеймсы Бонды — вся эта кодла несется на нас по коридору.
— Лежать, блять, не двигаться!
— Да, Смерть!
— Вы че, бля? Лежать нахуй!
Прямо передо мной оказывается ОМОНовец. Его левая рука хватает меня за воротник куртки. В правой — дубинка. Удар, удар. Я на полу.
Акции начинаются и проходят по-разному, но финал всегда одинаковый, отличия незначительны. Сцепка с товарищами, мусора в камуфляже и мусора в штатском, дубинки, наручники, кровь на ковре или паркете, растяжка вдоль стены.
И убежденность, что новый шаг к восстанию, к революции — сделан. А значит жертвы эти незначительные — оправданы.
— Смотреть только вниз, блять! — прием продолжается. Нас вытаскивают по одному на улицу, рассаживают на полу ОМОНовского автобуса. И пиздят уже там.
По некой иронии такие же автобусы, пазики, возили в России трупы на кладбище. ОМОН — как особое кладбищенское ведомство. Если ты вдруг увидел свет, контора уже в пути.
Мы сидим на полу и едем в царство мглы. Над нами — злые полубожества в камуфляже с дубинками в руках.
— Это все ты организовал! — ФСБшник орет мне в лицо.
— Я не хочу с вами разговаривать.
— Охуел? Мы хотим!
Откуда-то сбоку прилетает колено. Я лечу со стула на пол: «Ну вот, как всегда…».
Весь вечер просидел в отдельной камере. «Делюгу, что ль, завели, — думал, — мы там все-таки жалюзи оторвали и еще что-то сломали, так что хуй знает. Дерипаска может материальный ущерб какой предъявил».
Было уже за полночь, когда железная дверь с лязгом и скрипом открылась.
— Выходи!
— Куда? На допрос не пойду, тащите, блять, меня.
— Иди давай, сейчас увидишь, куда. Все ему расскажи!
Мусор повел меня по коридору, потом по лестнице. На первом этаже сидели Дарвин и Риза. Я сразу все понял. Остались иногородние, те, кому нет восемнадцати. А значит, нас ждал детский спецприемник.
Среди ментов выделялась толстая тетка в штатском. Ясно, местная инспекторша по делам несовершеннолетних.
Я как-то обреченно попробовал вступить в переговоры.
— Здравствуйте!
— А, и ты. Тебя еще сегодня не видела. Ты, как и эти двое, никаких объяснений не даешь?
— Я с вами не об этом поговорить хотел. А о том, почему мы тут сидим.
— Как это так почему? — инспекторша превратилась в курицу-наседку, испуганную чем-то. — А порядок как же? Вы иногородние. Вас родители должны забирать. Да вы еще к тому же эти, как их там, экстремисты.
— Так есть же взрослые, которые могут обязательства подписать, что час домой сопроводят. Все официально, с нотариусом.
— Знаю я ваших взрослых. Такие же экстремисты. Так что сиди и помалкивай!
— Мразь, — тихо, шепотом.
— Что-о-о?
— Что что? Что слышали.
Мусор вынес из дежурки какие-то бумаги. Инспекторша их быстро подмахнула.
На нас надели наручники.
— В машину этих! — распорядился капитан из дежурки.
Из организатора захвата заводоуправления ГАЗ я превратился в малолетнего преступника. Приключения в Нижнем Новгороде продолжались.
Привезли в спецприемник. Всех троих посадили в одну камеру. «Хата», даже по тюремным меркам, была совсем сиротской. На полу только три железные койки стояли.
— Начальник, а параша? — Риза начал вживаться в роль сидельца.
— В конце коридора. Ночью не выпускаем. Утра жди.