— Вы нам куртки наши верните, тут холодно, — вмешался я в разговор.
— Не положено.
— Так тут температура под ноль сейчас.
— Слушай, ты! Нам похуй. Ты не на курорте. Сиди и не выебывайся. Дверь захлопнулась. Наступила темнота.
— Пацаны, — предложил я, — давайте с мусорами дипломатично держаться, не орать там матом на них. А то они нас рассадят по разным камерам, а так, втроем, весело ведь.
— Да, дело, — Дарвин выразил одобрение. — Пусть мусора только сами не выебываются.
— Ну выебываться мы им не дадим, конечно, особенно Риза. Так ведь?
— А то! Веселый такой выезд получился. Не начнем же мы теперь мусоров ебаных слушаться.
— Нет, Риза, не начнем, — ответил Дарвин.
— Ладно, я спать. Спокойной ночи, пацаны.
— Спокойной ночи, Леха.
— Посмотрим что и как завтра.
— Да, посмотрим…
Я свернулся калачиком под тонким одеялом и быстро заснул.
Утром выяснились еще подробности охуительные.
— Подъем, — рявкнул мусор, с грохотом открывая железную дверь, — в туалет по одному.
Я побрел по коридору в сопровождении мента. Размышлял спросонья: «Этот ебанат смотреть будет, как я ссу, что ли?»
Ебанат смотреть не стал, а остался снаружи. Но стоял прямо под дверью.
Через пятнадцать минут старшой снова пришел командовать:
— Давайте на завтрак. В столовую!
Мы лениво вывалились из камеры.
— Руки за спину возьмите! И идите шеренгой!
— Бля, че за дурдом, — Дарвин вздохнул, — шеренгой, блять.
Но дурдом только начинался.
За столами сидели еще человек тридцать несовершеннолетних преступников. Большинство — бездомные, судя по виду. В жизни им определенно приходилось труднее, чем нам.
Мы поставили перед собой тарелки с мерзкой и холодной кашей, собирались уже начать ее точить, за неимением ничего лучшего. Но тут в дверь ввалился усатый тип в погонах. Заключенная молодежь вскочила:
— Здрав-ствуй-те!
Тип остановился и окинул всех взглядом. Потом произнес лениво и снисходительно:
— Приятного аппетита.
— Спа-си-бо! — опять хором.
И сели.
— Ебаный в рот, — прокомментировал я, — ничего себе заведение.
— Даже не знаю, что тут сказать, — отозвался со слабой улыбкой Дарвин.
— Попали, пацаны, — заключил веселый Риза, — ладно кормят вот этим — он кивнул на тарелку, — но чтоб вслух благодарить…
Мы засмеялись.
После завтрака — опять камера. Четыре стены, три шконки.
— Днем спать запрещено, — прорычал мент.
Дверь в камеру он оставил открытой, закрыл только железную решетку.
— Давайте в лесенку играть, что ли, отжиматься, — предложил Дарвин, — делать нечего, а от физкультуры здоровья прибавляется.
— Да тут и температура такая, что пар изо рта идет, — ответил я ему, — так что отжимания вообще в тему.
— С пяти сразу начнем?
— Да, с пяти. До двадцати и обратно. Можно отдыхать между подходами.
Когда Риза делал свою двадцатку, заявился молодой мусор.
— Полы не хотите в коридоре помыть? — лениво спросил он, дыша перегаром.
— Не, мы политические, — ответил азербайджанец, поднимаясь. — Убирать там или чистить че-то, — не будем.
— Хуй с вами, с мудаками.
И ушел.
Через пару минут по коридору с тряпкой носился кто-то из беспризорников.
— Шамиль Басаев крут. Только он тут настоящий революционер остался, — Дарвин завел после физкультуры вдохновленную Пашей пропаганду исламского терроризма.
— Нет, эсеры круче были, — возразил я, — ближе нам.
— Эсеров сейчас нет, а Басаев есть.
— Вопрос не в том, есть или нет, а в том, есть ли для тебя.
— Как это?
— Ну как сказать. Вот Ивана Каляева нет, но он меня вдохновляет и всегда будет вдохновлять. Он есть для меня, хотя я его никогда не видел. Вообще это нормально, воевать за то, чего нет сейчас и чего сам не видел.
— Блин, ты о чем?
— Помнишь же Настю из СКМ?[16] Она живет же на севере Москвы, на «Владыкино». Я когда с ней встречался, то пропускал закрытие метро, если у нее задерживался. И шел домой через всю Москву. Часам к пяти утра добирался пешком до «Курской», а оттуда уже по прямой ехал на первом поезде. Приятные прогулки, в общем. Только знаешь, что я думал. Быть как эсеры, воевать и погибнуть на войне за революцию, это же круче всего. Лучше любых там отношений. Это прямо как будто видения у меня теми ночами были. Эсеров нет, но я их видел, почти как тебя сейчас.
— Леша, ты чего-то загнул, — Дарвин нахмурился, — Басаева Путин боится. Надо объединяться с теми, кого Путин боится. То есть сейчас, не сто лет назад, как ты говоришь, а сейчас, только Басаев остается.