Операции на уровне всего отделения привлекали внимание СМИ и общества к Партии. Но это были и своего рода учения, подготовка к революции…
В начале марта 2006 года исполком Московского отделения постановил атаковать как можно больше офисов Единой России за одну ночь. В качестве орудий использовались стеклянные бутылки с «Кузбасслаком», густым несмываемым веществом черного цвета. На фасадах баллонами рисовались партийные лозунги, «Кузбасслак» летел через разбитые стекла внутрь вражеских контор. Каждое звено, разделившись на группы по два-три человека, накрыло за ночь до десятка отделений правящей партии.
На следующий день газеты запестрели возмущениями путинских бонз, ФСБ и МВД пообещали поймать нарушителей. На партийном сайте появился отчет об акции, фотографии из разных районов столицы.
Почему к нам шли люди? И кто? В середине 2000‑х годов как доброжелатели, так и враги сравнивали НБП с партией эсеров. С одной стороны, это совершенно абсурдно. Эсеры бросали бомбы, убивали высших сановников империи и организовывали народные восстания. Ничего подобного НБП — икогда не делала. Ни НБП, ни кто-либо еще. «Приморские партизаны» попытались собственным примером вывести антиправительственное движение на этот эсеровский уровень, но остались выдающимся и героическим исключением.
С другой стороны, те парни и девушки, что садились в тюрьмы за акции, дрались на улицах, погибали — они ведь были людьми своеобразного эсеровского склада. Такие, которые сами искали, как пожертвовать собой за свободное общество, за народное счастье, за достойную жизнь, да за брошенных собак и кошек, в конце концов. Одним словом, смертники. Люди, всем сердцем ненавидевшие окружавшую их действительность, Физически не способные с ней мириться.
Конечно, в другую историческую эпоху, да или хотя бы несколько лет спустя они могли поехать сражаться в Курдистан или начать реальную войну с евсюковской бандой, как Андрей Сухорада. Но тогда, в середине 2000‑х, смертники вставали в наши ряды.
Причем мы об этом никогда не говорили. Мы просто смотрели друг на друга — и понимали все без слов. Делали то, что надо, делали молча. Никакой рефлексии, сомнений.
Сейчас, спустя много лет, я только смертников и помню. Антона Страдымова, моих подельников, особенно Рому и Лену. Было много других Вась и Маш. Студентов, рабочих с заводов, офисных служащих. На собрания одного звена Восточного и Центрального округов приходили иногда до пятидесяти человек. Но и не-смертники, маловеры, малодушные долго в Московском отделении НБП не задерживались. Нападения кремлевских хулиганов, избиения в райотделах, проблемы на работе или в университете, постоянная угроза тюремного срока — все это влияло, конечно же.
Многие пытались несколько месяцев что-то делать, в чем-то участвовать. Но запал подросткового бунта иссякал, гнев повзрослевшего неудачника переставал вести к грезам о революции после пары ночей в райотделе или после разбитого в уличной драке носа. Смертников же, всем своим образом жизни бросавших вызов гадкой российской действительности с ее равнодушием и эгоизмом, насчитывалось мало. Но они были.
Справедливости ради скажу, что Московское отделение НБП привлекало и субъектов совершенно иной породы. Сомнительные художники, сторонники конспирологических теорий, квасные патриоты — такой сброд тоже попадался. Подходы к ним искались разные. Некоторые звеньевые пытались их перевоспитывать, другие просто пополняли бригадные кассы и счета для политзаключенных средствами этих личностей, если средства имелись. Но московский исполком был един во мнении: доверять таким деятелям нельзя ни в коем случае.
Гэрри Пауэлл — Анатолий Тишин
Мы шли вдоль проспекта. Рома, Лена и я. Справа в темноте угадывались темные очертания хрущевок. Впереди светлел вход в метро «Кузьминки». Рядом с переходом пили пиво пожилые гопы. Было часов одиннадцать вечера.