— Су-у-ука, — ворчит тот.
Но попускается.
В коридоре появляются ФСБшники в штатском.
— Так, так, НБП, значит, — оглядывает нас один.
— Тут это вот, как бы потеряли одного вроде, — отчитывается капитан.
— Что? Так ищите давайте. Организуйте тут все это дело и ищите.
— Да ОМОН вызвали уже.
— ОМОН, блять. Одного сами найти не можете?
Мусора в брониках и с Калашниковыми отправляются зачищать губернаторское логово.
— Ебанаты, — смеется Дарвин.
Ему сразу же прилетает удар дубинкой:
— Заткнись, блять!
Приводят Алину. В наручниках. Она улыбается.
— Давайте их вниз. По одному, — распоряжается ФСБшник, — в райотделе везите.
Смоленская мусарня ничем не отличалась от тысяч таких же заведений по всей стране. Серые менты с обывательскими премудростями «зачем оно вам надо», «сидели бы дома».
ФСБшники сразу увели меня на допрос в отдельный кабинет.
— Мы знаем, что ты организатор, — сказал тот, что осматривал нас в губернаторской администрации.
Я сижу молча, смотрю в пол: «Ничего, скоро закончится».
— На, сука! — сильный удар коленом по лицу отвлекает от ленивых размышлений.
«Ну что вам, бляди? Мы-то дело свое сделали, а вы — нет», — думаю про себя.
На ночь нас закрыли в КПЗ. Камеры находились в подвале райотдела.
Моим соседом оказался молодой еще бич. Поговорить не удалось, как и поспать толком: у сокамерника началась белка.
— Пантеры, они тут, лежат, — повторял бич, мечась из угла в угол.
Охота на пантер продолжалась всю ночь. Только утром этот болезный вырубился. Прямо на полу, с пантерами.
А еще через полчаса пришли мусора:
— Собирайся на суд.
Так я понял, что уголовного дела нет. Обвинений ведь не предъявляли.
Рядом с будкой дежурного в окружении ментов стояли остальные.
Я подошел к Дарвину.
— Такое дело, смотри, — начал я тихо, чтобы мусора не услышали, — у тебя паспорта нет?
— Нет.
— И показаний ты не давал?
— Нет, не давал.
— Отлично. Такая тема. Сейчас нас мусора отправят в контору для несовершеннолетних, как в Нижнем. Там можно месяцами сидеть, сам знаешь.
— Знаю, да.
— Но не все потеряно, в общем. Если приписать год, и сказать, что мы не 88 года рождения, а 87, то нам по восемнадцать лет выходит, понимаешь?
— Понимаю.
— А если нам по восемнадцать, то самое худшее, это пятнадцать суток. Лучше, чем приемник для малолетних.
— Лучше, конечно.
— Я думаю, короче, назвать судье 87 год рождения. Хуже ведь не будет. Мы ничего от этого не проигрываем. В Москве они пробили бы, конечно, а тут не Москва. Может, сработает.
— Толково придумано. Давай попробуем.
— В машину пиздуйте, — прервал наш разговор мусор.
План действительно сработал.
— Макаров Алексей Борисович, 1987 («хуй тебе, мразь, а не 88 год», — думаю про себя) года рождения, — так я представился рыхлой крашеной судье.
— Пять суток административного ареста, — сказала та, не поднимая голову от стола.
Так и в постановлении своем записала, и печать с подписью на нем поставила.
Пятью сутками окрестили и Дарвина, и всех остальных. Систему мы провели. В общем, обманывайте мусоров и судей как можно чаще, оно того стоит.
Во второй половине дня мы уже были в приемнике для отбывания административного ареста. Здание находилось в самом центре города. Его дверь выходила на одну из главных смоленских улиц.
Меня и Дарвина посадили в одну камеру. Ни матрасов, ни одеял, ни кроватей. Темно. На стенах — «шуба». В дальнем от входа конце камеры находилось возвышение, напоминавшее сцену, там предполагалось спать.
— Хуйня, пять суток на одной ноге простоять можно, — вынес я свое заключение, — всяко лучше, чем детский спецприемник.
— Мусора на работу погонят, наверное.
— Хуй им, а не работа. Будем вон там, — я показал на «сцену», — прохлаждаться вместо работы.
— Да, я тоже так думаю.
— Дарвин, ты видел табличку перед дверью сюда? — спросил я нацбола.
— Нет, не обратил внимания.
— Ну, там типа памятная доска такая. Написано, в память о смоленских НКВДшниках, которые в июле 41‑го в боях за город погибли. Походу укатали немцы всю смоленскую мусорню тогда.
— Прикольно, да.
— Вот я думаю, главное, что поголовье тогда их мусорское сократилось.
Так радует это.
— И путинские мусора того же заслуживают.
— Безусловно…
Дарвин замолчал ненадолго. Потом сказал:
— Вот выйдем, купим водки и «Ягуара», будем хуярить всю дорогу до Москвы.
— Да, дружище, давай именно так и сделаем.