Амели опустила голову, не решаясь говорить первой, посмотрела в угол у камина. Отвела взгляд и тут же вновь вскинула голову: в кресле, под портретом деда Гаспара в тяжелой золоченой раме, сидел тот самый безобразный горбун. Пламя свечей плясало бликами на его длинном, как у цапли, увесистом носу. Амели попятилась, но взяла себя в руки: здесь и отец, и матушка — худого не будет.
Горбун разглядывал ее с явным удовольствием. Подался вперед, улыбнулся, отчего лицо перекосило в уродливую маску, будто исполосованную черной тушью:
— А вот и наша девица.
Глава 3
Амели вновь посмотрела на родителей — те по-прежнему сидели недвижимо, с вытянутыми лицами. Хотелось кинуться, взять матушку за руку, но это казалось неуместным. Что происходит?
Горбун посмотрел на отца:
— Ну, что же вы, господин Брикар, осчастливьте вашу драгоценную дочь.
Голос вполне соответствовал уродливый внешности. Низкий, сиплый, будто горбун хватил в жару ледяной воды и простыл. Этот голос вгонял в онемение, скреб по ребрам, как наждак по камню. Вжих-вжих.
Амели похолодела, видя, сколько муки отражается в глазах отца. Открыто посмотрела на горбуна, стараясь не показывать страх:
— Что здесь происходит? Что вам здесь нужно?
Горбун повел блеклыми кустистыми бровями:
— Какая невоспитанная девица. М… Господин Брикар, что же это происходит? Ваша невоспитанная дочь позволяет себе заговаривать первой в присутствии старших. Может, она еще имеет привычку перечить вам? Разве позволительно такое девице?
Вжих-вжих, вжих-вжих. С таким звуком камнетес шлифовал белый камень, когда возводили ограду у собора святого Пикары. Тогда вся улица с утра до ночи звучала этим ширканьем, словно повсюду мыши скреблись.
Отец, наконец, шевельнулся, опустил голову:
— Дочь моя, мое решение может показаться тебе неожиданным. Но я все обдумал. Досточтимый хозяин господина Гасту пожелал видеть тебя в своем замке. Это большая честь для нас.
— Колдун?
Амели не сдержалась, но взгляд отца просто умолял замолчать.
Это не может быть правдой. Если все это из-за испорченной расходной книги… да разве мыслимо такое?
— Отец, да, я виновата. Я заходила в ваш кабинет и испортила расходную книгу. Я не стану отпираться. Виновата — отвечу. Я все перепишу. Но зачем мне куда-то идти?
Отец поднял голову:
— Книга тут не причем. Пропади она пропадом, эта книга.
Казалось, живые эмоции отца бессильно бьются под непроницаемой броней, надежно запертые, заключенные, как преступники, в каменный мешок тюрьмы.
— Тогда почему вы гоните меня?
Отец молчал. Горбун сверлил его маленькими черными глазками, похожими на двух тараканов, перевел взгляд на Амели:
— Придется мне объяснять. Милая девица, мой досточтимый хозяин оказал вам неслыханную милость. А я и так отсиживаю здесь зад уже несколько часов. А это чревато. Досточтимый хозяин будет недоволен, — теперь звучало назидательно и гнусаво.
Хотелось взять что-то тяжелое, кочергу, огреть урода по голове, чтобы замолчал. Но Амели лишь спросила:
— Зачем мне идти туда?
Горбун выдохнул со скучающим видом:
— Досточтимый хозяин вам сам все разъяснит.
Амели перевела взгляд на отца — тот лишь обреченно кивал. Она порывисто шагнула вперед:
— Да, неужто, вы меня вот так отпустите? Куда? Зачем? С ним?
Отец не знал, куда себя деть:
— Прости, моя девочка. Но сейчас так нужно. Ты должна пойти.
Горбун нетерпеливо поднялся, выпрямился, насколько мог. В кресле он не выглядел таким уродливым, таким скрюченным, как морской конек. Сальные желтенькие волосы, длинные непропорциональные руки с огромными ладонями, будто принадлежащими другому человеку. И этот птичий нос… Настолько несуразный, что вызывал скорее усмешку, чем страх.
Горбун шумно вздохнул и сделал шаг к Амели:
— Как мне надоело… Я несколько часов имел несчастье убеждать вашего папеньку. Ваш папенька упрямый. Ваш папенька непонятливый. Но некоторые, особо весомые аргументы, все же, убедили его. А теперь девица кочевряжится. Что же, вас не научили отцовскую волю исполнять? Что же за вздорное семейство!
Каким жалким сейчас казался отец… И мать — белая, как полотно, словно не живая. Она так и не проронила ни слова.
Амели все еще надеялась, что сейчас все разрешится. Все это непременно должно хорошо разрешиться. Она вновь посмотрела на горбуна:
— Какие аргументы?
Тот явно терял терпение:
— Мой досточтимый хозяин выплатит господину Брикару за беспокойство крупную сумму в золотых саверах, которая решит многие проблемы вашего папеньки. А в частности, покроет его внушительный долг некоему господину Рому и избавит господина Брикара от долговой тюрьмы. А ваше семейство, соответственно, от позора. Сплошное благочинство и неоспоримая выгода.
Амели с ужасом посмотрела на отца:
— Долг? Долговая тюрьма?
Он лишь кивнул и опустил голову:
— Мы уже несколько лет живем в долг. Здесь не осталось ничего нашего.
Амели заглянула в отрешенное лицо матери:
— Так вы меня… продаете? — сейчас она в полной мере ощущала на себе выражение «глаза лезли на лоб». — Вот так запросто? За долги?
Отец с трудом поднялся — он едва держался на ногах:
— Нам не оставляют выбора, — он опустил голову низко-низко. Мог бы — провалился со стыда. — Нас просто поставили перед фактом. Я не могу спорить с таким господином. Он уничтожит всех нас.
Амели замотала головой:
— Мы найдем эти деньги. Я выйду за того, за кого скажете. Клянусь, слова не скажу! Все стерплю! Только не отсылайте.
Отец покачал головой:
— Теперь нельзя. Надеюсь, все обойдется. Он говорил, что ты сможешь вернуться. Может даже очень скоро. И все будет, как прежде.
— А если я не вернусь?
Горбун подкрался совсем близко. Согнутый, он едва доставал Амели до плеча:
— Ваше согласие никого не интересует, милая девица. Досточтимый хозяин повелел — это главное. Ничего не поделаешь. Но ведь будет гораздо лучше, если ваши благородные родители не останутся в накладе. Да и вы проявите благоразумие.
Амели все еще не верила, что видит и слышит все это. Она зажмурилась, потрясла головой, открыла глаза, но все осталось на своих местах. И родители, и уродливый горбун. Она вспомнила реку, гвардейца с длинным багром. Создатель! А если ее назавтра точно так же выловят из реки? Голую и сломанную? Отчего-то даже смерть не пугала сейчас так, как ногата. Амели порывисто закрыла лицо ладонями, шумно дышала. Наконец, посмотрела на горбуна:
— Могу я попрощаться с сестрами?
За спальней девочек — лестница черного хода. Калитка ведет в Ржавый переулок. Если выбирать между рекой и ночным городом…
Горбун склонил голову. Его все время перекашивало вправо, потому что горб был смещен:
— Можете. Только спешно.
Амели в последний раз взглянула на мать — ее лицо от шока ничего не выражало. От шока или неведомого колдовства. Они оба околдованы, иначе никогда, никогда в жизни отец не сказал бы подобного. Не согласился. Не отпустил. Амели подобрала юбки и выскочила из гостиной. Едва не бегом преодолела темный коридор, миновала комнату сестер с закрытой дверью. Дальше, в самый конец, к бельевой. Сняла с крюка фонарь, нащупала на полочке огниво, но руки дрожали — не запалить, да и времени нет. Она оставила фонарь, шмыгнула в низкую неприметную дверь, на узкую черную лестницу и стала спускаться в полной темноте, на ощупь, держась за холодную каменную стену. Наконец, нащупала доски двери, массивный железный засов. Дернула, но железо не поддавалось — дверью нечасто пользовались, видно, заржавело. Амели дергала еще и еще, обдирая пальцы, но в темноте раздавался лишь хилый лязг, будто засов намертво заклепали. Она дергала снова и снова, уже не обращая внимание, что лязг железа могут услышать. Пальцы саднило, на лбу выступила испарина.