– Профессора зовут Тессари, верно?
– Абсолютно верно, Тессари, – отважно кивнул Вольфганг. – Берлин, Государственная Опера.
Боже мой, во что он ввязался!
– Тессари, Государственная Опера, – повторила Свеня. – Запомнила.
А затем случилось что-то абсолютно невообразимое, а именно: одной рукой она отпустила руль своего велосипеда, чтобы взять Вольфганга за руку, потянулась к нему и быстро, словно молния…
Поцеловала!
Его!
Легко, словно перышко, поцеловала его в щеку.
И в тот же миг вскочила на свой велосипед и покатила прочь.
– Пока, – прокричала она, и еще: – До завтра.
И уехала. А Вольфганг остался стоять, приложив руку к щеке, и был так счастлив, как не был счастлив еще никогда в жизни.
Вольфганг летел домой как на крыльях, и только тяжелый кофр с виолончелью удерживал его на земле. Ну, или хотя бы так ему казалось. И еще ему казалось, что он улыбается как идиот, но, как ни удивительно, он ни капельки не переживал из-за этого. Свеня его поцеловала! Свеня была теперь его девушкой! Жизнь внезапно становилась прекрасна.
Так, что он оказался совсем неподготовленным к той грозе, которая разразилась над ним, стоило ему войти в дом и закрыть за собой входную дверь.
– Как ты смеешь говорить о том, чтобы оставить занятия по музыке?
Это был отец. Он стоял в дверях своего кабинета, без пиджака, без галстука, в наполовину расстегнутой рубашке, весь потный и с неестественно застывшим взглядом.
– Что, прости? – переспросил Вольфганг.
– Как ты смеешь СОМНЕВАТЬСЯ В СВОЕМ ТАЛАНТЕ? – Эти слова отец буквально прокричал так громко, что Вольфгангу показалось, что от этого крика закачалась крыша и затряслась земля под его ногами.
Вольфганг вздрогнул. Любой бы вздрогнул на его месте.
– Что? – прошептал он, снял кофр с виолончелью и выставил его перед собой, как будто собирался прикрываться им, словно щитом.
– Да как ты смеешь даже ДУМАТЬ об этом?… – Отец задохнулся от крика. Его лицо побагровело, глаза сузились и смотрели как маленькие шарики из холодного, темного стекла. – Как ты смеешь даже думать о том, чтобы бросить виолончель? Скажи мне, сын мой. Скажи, с чего ты вдруг пришел к этой мысли? Скажи, кто тебя надоумил?
Дверь в кабинет резко распахнулась – то ли от сквозняка, то ли от силы звука, то ли от какого-то неосторожного движения, Вольфганг не знал. Но с искренним ужасом наблюдал он творившийся в комнате беспорядок. Бумаги, пластинки, диски и кассеты, все вперемешку валялось на земле, как будто по ним прошлось татаро-монгольское войско или кто-то обезумевший вымещал на них свою злость.
Мама стояла на середине лестницы, ее лицо было белым как мел.
– Ричард, только, пожалуйста, успокойся, – взмолилась она.
И тут до Вольфганга наконец дошло, что произошло.
– Значит, Егелин позвонил вам.
– Да, он позвонил. Конечно же, он это сделал. Он должен был сделать это еще раньше, тогда дело, быть может, не зашло бы так далеко. – Отец перешел с крика на почти беззвучный шепот, что на самом деле было еще страшнее. – Он рассказал мне, что ты не занимаешься. Что ты утверждаешь, что играешь только для того, чтобы угодить мне. Угодить мне! Неужели тебе не ясно, что я отдал все, что мог, только бы ты стал музыкантом. Благодаря мне твой невероятный музыкальный талант развивался в уединении, я защитил его от алчного, жадного до сенсаций мира, который потерял всякое представление о настоящих ценностях, который жаждет только пощекотать себе нервы, чтобы было о чем поговорить на следующей вечеринке или что показать в телевизионной передаче. Но ты не платишь мне благодарностью за то, что ты смог развивать свои способности, мы поддерживали тебя, нет, ты собираешься безжалостно растоптать все, что мы для тебя сделали. А ведь твой отец мог бы стать дирижером, а мать – певицей, если бы у них была такая возможность, как же ты можешь сомневаться в том, что у тебя есть музыкальный талант? – Из его глаз сыпались искры. – Кто тебя надоумил? Эта девочка?
По телу Вольфганга пробежал ужас, как будто кто-то проткнул его насквозь, сверху вниз, раскаленным добела копьем. Это был ужас, который лишал его дара речи, почти физическая боль.
– Свеня-то тут при чем? – прокричал он.
– Ричард, – еще раз одернула отца мать.
Отец яростно отмахнулся от них, даже не взглянув на своего сына.
– Ты никогда больше не увидишь эту девочку, – приказал он.
– Я вижу ее каждый день, – возразил Вольфганг. – Она ходит со мной в школу.
– Мне все равно. Ты больше никогда ее не увидишь. Даже если ради этого мне придется перевести тебя в другую школу!
Вольфганг хотел было возразить, но сдержался и промолчал, когда увидел выражение глаз своего отца. Доктор Ричард Ведеберг никогда не бил своего сына; сколько Вольфганг себя помнил, отец ни разу в жизни не поднял на него руки. Но теперь, прямо в эту секунду, на фоне развороченного кабинета он выглядел так, что было понятно: если дело зайдет слишком далеко, может случиться и это.