Это продолжалось бесконечно. Рэйчел не могла вырваться, не могла даже перевести дух. Несколько раз она говорила: «Нет», «Прекратите», но он не останавливался. Он сказал: «Смотрите на меня», держа пальцы у нее внутри, а другой рукой нанося бальзам на свой собственный орган, огромный, вздувшийся, торчащий вперед, как пистолет. Вот он, ее злейший враг. Ей хотелось убить его… ей хотелось ощутить его у себя внутри. Она прошептала: «Делайте, что хотите», и он накрыл ее своим телом, вошел в нее длинным, плавным, скользящим движением подобно кораблю, вплывающему в гавань. Он подтянул ее руки кверху и заставил взяться за деревянные завитушки в изголовье кровати, крепко сжимая вокруг них ее пальцы, а сам в то же время скользил у нее внутри, лаская и проникая все глубже, заполняя ее целиком — такой большой, сильный, гладкий. Его лицо изменилось до неузнаваемости, он был как будто в забытьи, и от этого ее страх перед ним немного ослаб: если он забудется, то утратит власть и над ней.
Продолжая непрерывно двигаться внутри ее, он заставил ее подняться выше, прижал к резной спинке кровати, и она ощутила кожей прохладное и твердое дерево. Пот блестел у него на лице и на груди, срывался каплями с его увлажнившихся волос и падал ей на грудь. Он начал целовать ее, глубоко проникая языком ей в рот в том же ритме, в каком двигался у нее внутри. Она знала, чего он добивается, знала, что он не остановится, пока не получит от нее желаемого. Ей тоже этого хотелось, но это было невозможно, просто недостижимо. Он заставил ее обхватить себя ногами, и она покорилась, крепко обвила его талию и тоже начала двигаться, увлекаемая его лихорадочными, все убыстряющимися толчками.
— Не сопротивляйтесь, — прохрипел он, покрывая поцелуями ее плечо и шею, даже легонько покусывая ее зубами. — Дайте себе волю.
Он просунул руку ей под спину и провел ладонью вниз, к ягодицам. Его пальцы, обильно увлажненные бальзамом, добрались туда, где плоть раздваивалась. Рэйчел выкрикнула ругательство и попыталась вырваться, но Себастьян пригвоздил ее к месту, деваться было некуда. Его палец легко скользнул вдоль стенки второго отверстия и проник внутрь, не глубоко, но достаточно, чтобы привести ее в бешенство. Она начала отчаянно вскидываться, ударяясь об него всем телом, но он не хотел, не хотел, не хотел ее отпускать, не хотел останавливаться. Вдруг из его горла вырвался громкий стон. На какой-то бесконечный миг он замер, цепляясь за нее изо всех сил, потом его тело стало безудержно содрогаться. Рэйчел обнимала его, принимая на себя всю тяжесть его могучего тела и неистовую силу мужского высвобождения. Теперь уже сам Себастьян начал испускать ругательства, и она не знала, кого он при этом проклинает: ее или себя самого.
Наконец-то все кончилось! Наконец ли?
Грудь у нее разрывалась от противоречивых чувств. Она испытывала облегчение, но в то же время ее душили гнев и обида, вызванные только что пережитым ощущением бесконечного, душераздирающего разочарования. Разочарование — это было совершенно новое чувство, раньше с ней такого не случалось. Что ж, у нее появился лишний повод возненавидеть Себастьяна. Рэйчел выбралась из-под его влажного от пота, обессилевшего, задыхающегося тела и отодвинулась к самой стене, подальше от него.
Она покинула его в серый предрассветный час. Он почувствовал, как она поднялась и выскользнула из постели, думая, что он спит. Услышал тихий шорох хлопковой ткани, когда она стала надевать рубашку и халат, снятые им много часов назад и брошенные на стул. Он вытянулся на животе, бессильно свесив голову с подушки и отвернувшись к стене, всей кожей ощущая холодок ее отсутствия, хотя они лежали, не касаясь друг друга. Без нее он показался сам себе совсем одиноким, брошенным, но не двинулся с места, хотя и знал, что она смотрит на него. Он легко мог себе представить, как выглядит ее лицо, как она хватается за талию в поисках потерянного кушака халата. До этого момента она дважды пыталась его оставить, и оба раза он удерживал ее, притягивая к себе и шепча, что она не должна уходить. И вот теперь он явственно ощущал на себе взгляд ее прозрачных глаз, но, сколько ни старался, не мог себе представить, о чем она думает.
Он не слышал, как переступают по ковру ее легкие ноги в домашних туфельках, и понял, что ее уже нет в комнате, лишь когда скрипнули дверные петли и щелкнул язычок замка. Он еще какое-то время пролежал в неподвижности, пытаясь в последний раз уловить в воздухе ее ускользающий запах. Не аромат эвкалиптового бальзама, а истинный запах Рэйчел. В рассеивающейся предрассветной мгле он провел рукой по постели в том месте, где еще ощущался остывающий след оставленного ею тепла. Сожаление горьким привкусом наполняло его рот, глухой тошнотой ворочалось в животе. Он закрыл глаза. Впервые за всю эту долгую и бурную ночь его тело повиновалось ему. Он провалился в сон.
10
Прошло несколько дней. Себастьян видел ее лишь мельком, пока она занималась своей работой. Никаких видимых перемен он заметить не смог: она была совершенно такая же, как всегда. На первых порах он решил не посылать за ней; хотела она того или нет, но ее молчаливая, затянутая в черное фигура сама по себе служила ему напоминанием и укором. Поэтому Себастьян занялся своими собственными делами, старательно делая вид, будто ничего не произошло. Ему это почти удалось. Разница заключалась лишь в том, что теперь он в любой день и час знал, где находится Рэйчел и что делает. Его раздражала эта постоянная и невольная осведомленность, но избавиться от нее он не мог.
Однажды утром он неожиданно послал за ней. Она тотчас же явилась к нему в кабинет, как всегда, вооруженная гроссбухом и свисающей с цепочки на поясе связкой ключей, бряцающим символом своего ремесла. Подняв голову от бумаг, которые он читал только для виду, чтобы заставить ее подождать, Себастьян увидел у нее на голове накрахмаленный белый чепец. Старомодный, огромный, неописуемо уродливый чепец до самых бровей. У него не было и тени сомнения, что она напялила этот дурацкий колпак с единственной целью — поиздеваться над ним.
— Снимите с головы эту гадость, и чтоб я ее больше не видел, — закричал он, сам пугаясь неистовой силы собственного гнева.
— Да, милорд.
Она сняла чепец и замерла, опустив голову и скрещенными руками прижимая к груди гроссбух. Однако эта смиренная поза больше не могла ввести его в заблуждение. Она больше не походила на запуганную арестантку за барьером в зале суда. Но что изменилось? Она сама или его взгляд на нее? Этого Себастьян не знал. В любом случае ее покорность когда-то была искренней, а теперь стала обманом. Ну и ладно. Так даже лучше. Охота становится гораздо увлекательнее, когда преследуешь сильную дичь, а не слабую.
Увы, все эти циничные рассуждения показались ему самому пустыми и неубедительными. Он по-прежнему не знал, чего хочет больше: погубить ее или спасти.
— Сядьте, миссис Уэйд.
— Да, милорд.
Себастьян криво усмехнулся. По части издевательски вежливых обращений счет между ними можно было считать ничейным. Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Ему вдруг пришло в голову, что эту встречу следовало бы устроить в библиотеке: тогда он пригласил бы ее присесть на кушетке, и ей пришлось бы вспомнить, при каких обстоятельствах она сидела… нет, полулежала на ней в последний раз. Ему хотелось напомнить ей о той ночи прямо сейчас, но это вышло бы слишком грубо и прямолинейно. И вообще если кто-то и нуждался в напоминаниях, то в первую очередь он сам: ему было трудно, почти невозможно примирить образ сидевшей перед ним хрупкой, суровой, невозмутимой женщины с воспоминанием о той, что рыдала у него на плече всего неделю назад, проклинала его и разжигала пожар в его крови, билась в его объятиях и в конце концов выдержала всю тяжесть его страсти как истинная мученица на кресте.