Я рассказала Эмми, как закрыла дверь ванной, заперла и на всякий случай подергала – дверь не поддалась. Как я натянула одежду и с мокрыми волосами подошла к спальне Пейдж и Аарона.
Постучала, услышала: «Входи!»
При моем появлении Аарон вынул из уха наушник-капельку.
– Это ты открыл дверь? – спросила я.
– Какую? – Он сидел перед компьютером за письменным столом, непонимающе смотрел на меня.
– В ванную. – Я прокашлялась. – Тебе от меня что-то нужно?
– Нет. – Голос Аарона удивленно зазвенел. – А тебе от меня?
Я смущенно помотала головой и вышла.
Я продолжала рассказ: о том, как мои вещи начали исчезать, а потом появляться в неожиданных местах. Как мне приходилось спрашивать: «Вы не видели мою зубную щетку; мои противозачаточные таблетки; мой черный бюстгальтер без бретелек», а они вдруг находились в шкафчике в ванной; в гардеробной; в комоде Пейдж. Она, наморщив нос, вручала мне бюстгальтер и удивлялась – какая дорога привела его сюда, чья рука положила? «Ты что-то искала, Лия?»
Я описывала Эмми, как просыпалась ночью от холода: я по привычке лежала на правом боку, а одеяло было с меня стянуто, сброшено на пол – и рядом никого.
Как я не смела признаться Пейдж: «Твой парень меня пугает». Не смела, потому что знала его уже почти год. Потому что зависела от ее великодушия. Не имела доказательств. Просто чувствовала, и все.
Как накануне Аарон и Пейдж собрались на корпоратив в какой-то модный ресторан – фирма Пейдж устраивала банкет с награждением, – и перед уходом Аарон приготовил нам всем по коктейлю. Как со мной что-то произошло. Я сидела на раскладном диване, смотрела телевизор, и вдруг голова закружилась, меня затошнило, я отставила стакан и заметила на дне голубой осадок. Кашицу из мелких гранул. Я побежала в ванную, ничего не соображая с перепугу. Распахнула шкафчик с лекарствами, стала искать что-нибудь от головокружения или тошноты, хоть что-нибудь – и тут заметила пузырек с именем Аарона на этикетке. Таблетки от спины, какой-то мышечный релаксант. Цвет таблеток. Мой напиток. Я хваталась за тумбу, ноги отказывали, а разум был почти, почти ясным…
– Ого, тебе плохо?
Перед глазами плыло, я чувствовала растерянность – от запаха Аарона, который подхватил меня под мышки, от близости его голоса.
– Ты что тут делаешь, Лия?
Я увидела лицо Аарона в зеркале – и меня охватило предчувствие беды. Что происходит? Я обернулась. Он ведь должен был уйти? Но его пальцы давили все сильнее, а я не могла сформулировать ни одной вразумительной мысли, разум отключался.
Аарон накрыл ладонью мой рот, я сжалась.
– Ш-ш, тебе нехорошо…
Рука на моих губах – грубая, чужая. Проломленная граница, обратной дороги нет.
Мои пальцы впились в эту руку, слишком медленно, слишком слабо, ванная комната начала дробиться на кусочки, стены поплыли.
Аарон со смехом придавил меня сильнее.
– Я тебе помогу. Ты пьяна. Сама для себя опасна. Перестань сопротивляться.
Помню мысль: кричать – это так примитивно. Так гибельно, и стыдно, и судьбоносно…
Последнее, что я запомнила отчетливо, на фоне льющейся в ванну воды, самое последнее:
– Тихо, Лия.
Дальше провал.
Утром я проснулась в своей постели, как обычно, резко села, охваченная паникой, судорожно задышала. В легких саднило, ребра болели, кончики волос были чуть влажными, а в голове стучало – незнакомо, странно. В темной квартире стояла тишина. Я сползла с дивана, желудок подскочил к горлу, и я вновь очутилась в ванной – нависла над унитазом и зашлась в безостановочном кашле. Посидела на холодном полу, потом встала, обыскала шкафчик для лекарств – и ничего не нашла. Осмотрела себя – там синяк, тут бледная царапина. Перебрала картинки в голове, изо всех сил попыталась вспомнить и не смогла. Дыра во времени; воспоминание, утраченное навеки.
В последующие месяцы я порой просыпалась от ощущения: вода заполняет легкие, закупоривает горло, а ребра болят от страшного сжатия. Иногда я видела во сне что-то непонятное – и тогда рука Эмми трясла меня за плечо, будила.
Помню, я думала: «С такими, как я, подобного не происходит».
С девочками-домоседками, которые на ночь переодеваются в пижаму и спят на раскладном диване в квартире лучшей подруги.
– Он опоил меня, – сообщила я Эмми. – Он меня опоил, и я ушла.
Единственное, что я знала наверняка; единственное, что я сделала.
…Эмми вновь плеснула водки. Подняла стакан в безмолвном тосте, он мог означать что угодно: скатертью дорога, за новую жизнь, да мало ли, какую бессмыслицу говорят в таких случаях. Однако Эмми ничего не сказала, и водка выжгла тропинку к моему желудку, а Эмми подползла ко мне по полу, в очередной раз наполнила стакан, только теперь села рядом и прислонилась спиной к стене. Первый из множества водочных вечеров, когда мы плавали в легком дурмане и болтали обо всем на свете, – телевизора у нас не было. Сидя плечом к плечу, мы запрокидывали головы, водка согревала желудок, руки, ноги, и в эту минуту я целиком принадлежала Эмми.