Эротические флюиды, легкие, покалывающие, заиграли у нее в горле и в груди. Она провела кончиком языка по губам. Впервые за долгое время она ощутила простое, здоровое, эгоистическое желание. Желание быть собой. Мириам любила Поля, и тело мужа было для нее связано с множеством воспоминаний. Когда он входил в нее, он входил в ее отягощенную материнством утробу, которая так часто принимала сперму Поля. Благодаря складкам и изгибам этой утробы они создали семью, вместилище безмерных тревог и безмерного счастья. Это Поль массировал ее отекшие ноги со вздутыми венами. Это он заметил, что простыня вся в крови. Это он держал ее голову, пока ее рвало, жалкую и скрюченную. Он промокал ей лицо во время схваток. Это он достал из нее детей.
Ей всегда претила мысль о детях как о препятствии к личному успеху, к свободе. Как о якоре, тянущем ко дну, как о камне, привязанном к ногам утопленника. Поначалу осознание этой истины погрузило ее в глубокую печаль. Ей казалось, что это ужасно, до отчаяния несправедливо. Она понимала, что никогда не сможет избавиться от чувства неудовлетворенности, боязни, что она неудачница, что принесла одну часть своей жизни в жертву другой. Она переживала это как настоящую трагедию, не желая отказываться от мечты об идеальной семье. И убедила себя, что все в ее силах, что она может добиться своих целей и при этом не превратиться в стерву или в трудоголика. Она не собиралась играть роль мученицы или мамаши Кураж.
Почти каждый день Мириам получала сообщения от своей подруги Эммы. Та постоянно публиковала в социальной сети обработанные в технике сепии снимки двух своих белокурых детей. Малыши еще играли в песочнице, но прозорливая мать уже записала их в школу, которая, несомненно, поможет расцвести их талантам. Она дала им непроизносимые имена, заимствованные из скандинавской мифологии, и с радостью объясняла их значение новым знакомым. Эмма сама присутствовала на этих снимках, красивая и довольная. В отличие от мужа, обязанность которого сводилась к роли фотографа идеального семейства. Иногда он, правда, предпринимал попытки пролезть в кадр. Он носил бороду и ходил в джемперах из натуральной шерсти, а на работу облачался в неудобные узкие брюки.
Мириам не решалась поделиться с Эммой своими смутными мыслями, не столько жестокими, сколько постыдными, возникавшими у нее при взгляде на Луизу и своих детей. Мы не будем счастливы, думала она, пока не перестанем нуждаться в ком бы то ни было. Пока не заживем своей собственной жизнью, принадлежащей только нам и никому другому. Пока не станем свободными.
Мириам посмотрела в дверной глазок. Каждые пять минут она повторяла: «Они опаздывают». Мила нервничала. Она сидела на краешке дивана в кошмарном платье из тафты, с глазами полными слез.
– Думаешь, они не придут?
– Ну конечно придут, – ответила Луиза. – Подождем еще немного.
Подготовка к празднованию дня рождения Милы приобрела прямо-таки вселенский масштаб. Целых две недели Луиза ни о чем другом и думать не могла. Вечером, когда Мириам, валясь с ног от усталости, возвращалась с работы, Луиза показывала ей гирлянды собственного изготовления. С истерическими нотками в голосе она говорила, что нашла в одном магазине чудное платье из тафты, которое, она уверена, страшно понравится Миле. Мириам едва сдерживалась, чтобы ее не оборвать. Ее раздражали эти нелепые хлопоты. Мила совсем еще ребенок! Совершенно незачем морочить ей голову подобными глупостями. Луиза недоверчиво смотрела на нее, вытаращив свои маленькие глазки, а потом призвала в свидетели радостно-возбужденную Милу. Главное – доставить удовольствие принцессе, а значит, день рождения надо превратить в настоящую феерию. Мириам подавила свой сарказм. Она чувствовала себя немного виноватой и в конце концов пообещала, что сделает все от нее зависящее, чтобы быть в этот день дома.