Дэнни яростно ударил по столу, его лицо покраснело от злости, и я снова почувствовала жалость к нему.
«Бедный Дэнни, – думала я. – И бедная Бриджит. Она до сих пор озлоблена на весь белый свет. Сколько всего ей пришлось пережить».
Дэнни продолжал говорить, поглощенный своим рассказом:
– Я ушел, как только смог. Когда мне исполнилось восемнадцать, я поступил в университет. Но даже тогда, когда я был уже достаточно взрослым и сильным и мог защищать свою мать, я все равно не делал этого. Я не мог пересилить себя. Как будто всю жизнь у него была эта… эта власть над нами обоими. Мы никогда не сопротивлялись, мы никогда никому ничего не говорили. Кроме Куинна.
Он замолчал на мгновение и потер лицо ладонью.
– До поры до времени он не знал всего этого, не знал, как регулярно это происходит, насколько все было ужасно. Но настал момент, когда он все сам увидел. Однажды он неожиданно зашел в тот момент, когда отец избивал маму. Я никогда не забуду его лицо, Джемма. Он был шокирован, когда увидел кровь и такую жестокость. Отец не знал, что Куинн все видел, и я умолял его, чтобы он никому не рассказывал, что был там, потому что если бы отец узнал об этом, он бы нас убил. И поэтому он сохранил секрет. Куинн всегда был моей опорой, с самого детства. Однажды я тоже ему помог. Его, наверное, не было бы сегодня, если бы не я, но это давняя история. Куинн готов на все ради меня. Всегда будет готов. Что бы ни произошло.
Я знала эту историю. И понимала, почему Куинн оболгал меня в полиции. Дэнни спас ему жизнь, и теперь он делал все, чтобы защитить его. Ко мне вернулось чувство горечи. Зачем он мне все это рассказывал? Да, это было ужасно. Чудовищно. Но все это было в прошлом. Он уехал и начал новую жизнь в Лондоне. Какое это имеет отношение к тому, что происходит сейчас?
– И поэтому, как я уже сказал, он сохранил секрет, – продолжал Дэнни. – Мы все хранили эту тайну. Я так привык это скрывать в детстве, что это срослось со мной. И когда я вырос и переехал в Лондон, уже не было никакого смысла об этом рассказывать, поэтому я этого и не делал. Но я никогда не мог избавиться от этих воспоминаний. Иногда мне удавалось забыться ненадолго, но все равно это сидело во мне. Это было как… как гнойник, понимаешь? Больше всего меня мучило понимание того, что я мирился с этим и ничего не делал, чтобы его остановить. Со временем я даже начал ненавидеть себя за это. И я действительно ненавижу себя. Так сильно, что это начинает… пожирать меня изнутри, Джемма. Я постоянно думаю об этом – о стыде, о вине. Даже если я позволял ему избивать меня, почему не пытался защитить маму? Почему я не защищал ее, когда стал уже достаточно взрослым и мог драться с ним? Неужели я настолько труслив? Я действительно был трусом. Она знала это и ненавидела меня за это. Она до сих пор меня ненавидит. Она так и не простила мне то, что я позволял ему с ней делать.
Я вспомнила, как Бриджит отреагировала на известие об исчезновении Дэнни, какой равнодушной она казалась. Потом я вспомнила, как во время нашего визита она холодно отвечала ему, когда он всеми силами старался ей угодить. Он был прав, она так и не простила его. Мне вдруг стало очень жалко двух этих сломленных людей, которые так отчаянно нуждались друг в друге, но почему-то не смогли помочь друг другу пройти через весь этот ад.
– Мне всегда говорили, что я точная копия своего отца, – сказал Дэнни. – Даже ты так сказала, когда познакомилась с ним, помнишь?
Я еле заметно кивнула, вспоминая. Донал действительно был постаревшей, седой копией Дэнни.
– Но раньше меня тошнило, когда люди так говорили. Я не хотел быть похожим на этого ублюдка. А потом… потом, Джемма, я понял, что так и было. Я был таким же, как и он.