Сначала Марти не сдвинулся с места и не издал ни звука. Он прижимался к ней, всем телом придавив ее к кровати, но потом внезапно начал оседать, его мышцы ослабли, будто он задремал.
Он слабо тряхнул головой и опустился на колени. В его глазах, в первый раз за все время, что она его знала, отразилось не просто удивление, а нечто похожее на изумление. Сейчас в них не было безжалостности – это были темные, полные слез глаза обиженного ребенка.
– Боже! – произнес он. – Что это было? – Правой рукой он ощупал свою спину и то, что он там обнаружил, заставило его широко открыть глаза от растерянности и страха. – Ты сумасшедшая сука! – закричал он – или попытался закричать, потому что его голос был слабым и искаженным, будто доносился из-под воды.
Фелисия не меньше, чем он, была поражена видом кинжала, торчавшего у него из спины.
Марти сделал попытку подняться; его рука тянулась к кинжалу, но он не мог заставить свои мышцы слушаться и лишь с глухим, сдавленным стоном неловко упал на бок.
Он с трудом потянулся к ней, то ли чтобы ухватиться за нее, то ли чтобы наказать ее, Фелисия не могла сказать. Она отодвинулась от него на самый край кровати, подальше от чего-то теплого и липкого, что она ощущала на своей коже, и осталась сидеть там, поджав под себя ноги, недосягаемая для него. В комнате не было холодно, но она не могла унять дрожь.
– Помоги мне, – сказал Марти голосом тонким и слабым как у ребенка. Он по-настоящему умолял ее.
Она покачала головой. Она не могла помочь ему, не могла помочь себе. Она сидела, замерев на месте, будто находилась на крошечном островке, где мог поместиться только один человек, а за его пределами лежали все опасности бездны и мрака.
– Доктора. Пожалуйста.
Она не сдвинулась с места, чтобы помочь ему – не смогла.
Теперь он по-настоящему плакал, слезы струились по его свежевыбритым щекам – должно быть, он побрился перед тем, как ехать сюда.
– За что? – спросил он. – Что, черт возьми, я тебе сделал?
У нее не было сил говорить.
– Это не за меня, – с трудом выдавила она. – Это за Робби.
– За Робби? – Марти тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Он закашлялся тяжелым влажным кашлем, и струйка крови потекла у него по подбородку. – Почему? Я никогда не трогал Робби.
– Снимки, Марти – Робби и Билли Дов. Я видела один. И я слышала, что ты говорил в «Клариджез». Ты шантажировал его.
Марти опять закашлялся, на этот раз звук был таким, какого ей в жизни не приходилось слышать. В его глазах стоял ужас и недоумение.
– Рэнди, не Робби! Это был Рэнди с Билли Довом…
С минуту он лежал молча, а она молилась, чтобы он больше не кашлял – потом он рассмеялся веселым смехом, как от удачной шутки.
– Ты совершила большую ошибку, Лисия, – со смехом произнес он. – Большую, большую ошибку. – Теперь его дыхание стало прерывистым, словно усилия, которые он на него затрачивал, лишали его последних сил. – Я тоже… сделал… большую ошибку, – срывающимся голосом сказал он, все еще пытаясь смеяться. – Век живи – век учись, верно, Лисия? А теперь помоги мне. Пожалуйста!
Она не слышала его. Сейчас она могла думать лишь о том, что все это она, оказывается, совершила ради погибшего Рэнди Брукса. Она в ужасе закрыла глаза руками, внезапно вспомнив, что в последний раз, когда она видела Рэнди на своей собственной свадьбе, он был одет точно как Робби, и как она злилась на него – всегда злилась…
Она открыла глаза и посмотрела на Марти, будто видела его впервые в жизни. Она убила его и погубила свою жизнь – и все напрасно. Она пожертвовала собой ради Робби, но принесла ему только вред – потому что теперь будет суд, и разразится грандиозный скандал.
Глаза Марти, как глаза раненого животного, были устремлены на нее, но она не могла ничего для него сделать, даже ничего сказать, что могло бы изменить ситуацию. Шекспировский кинжал торчал у него из спины, все шесть дюймов лезвия были погружены в его тело. Марти слабо держался за рукоятку, но у него не было сил, чтобы вытащить его, к тому же Фелисия знала, что этого делать нельзя. Ее отец предупреждал ее никогда не вытаскивать нож или копье, если оно глубоко ушло в рану. «Оставь его на месте, и тогда еще останется шанс, – говорил он, будто это был самый жизненно важный совет для двенадцатилетней девочки. – Стоит вытащить его, и наступит смерть. Наверняка».
Марти наконец сумел крепче сжать пальцы вокруг рукоятки кинжала и теперь раскачивал его.
– Рэнди, не Робби, – повторил он, и розовая пена выступила у него на губах. Потом он напористо приказал: – Вытащи это!
Фелисия знала, что должна остановить его, но прежде чем успела это сделать, он собрал последние силы и почти вытащил клинок из раны.
– О Боже! – вскрикнул он, и все его тело содрогнулось от боли. Он закрыл глаза. Когда мгновение спустя они непроизвольно открылись, Фелисия увидела в них признак смерти. Ее отец был прав.
Она продолжала тихо сидеть на краешке кровати, пока кровь из раны сочилась на пол, образуя большое пятно. Она была в состоянии лишь размышлять о том, что подумает Робби, когда увидит все это. Догадается ли, что она совершила ошибку? Поймет ли он когда-нибудь, что она сделала ради него, что это тоже было проявлением любви?
У нее не было сил встать, найти бумагу и написать записку, к тому же она всю жизнь ненавидела объяснения. «Никогда не извиняйся, никогда ничего не объясняй» – это могло быть девизом ее жизни. И посмотрите, с горечью подумала она, куда это ее привело…
Она достала из сумки пузырек с таблетками. Ее «день угас», подумала она, – и «сумрак зовет»[139] ее.
И тут наконец она заплакала.
Всю жизнь играя шекспировские роли, Робби должен был привыкнуть к кровавым сценам насилия и смерти, но то, что он увидел, заставило его содрогнуться.
Он приехал быстро, насколько смог, но все-таки со значительным опозданием. В отчаянных поисках Фелисии он сначала отправился в «Клариджез» к Марти, потом искал Гарри Лайла в его клубе, где узнал, что тот уже уехал к себе в провинцию. Не застав ни того, ни другого, он поехал домой, надеясь, что Фелисия уже вернулась. И только тогда, спустя почти два часа, он увидел в блокноте у телефона в гостиной поспешно нацарапанный адрес. Он не представлял себе, ни что она могла делать по этому чужому адресу, ни кто такой Билли Дов, но сейчас ему не было нужды спрашивать, что произошло здесь. Было совершенно ясно, что Куик был мертв.
Убит шекспировским кинжалом. Как ему справиться с этим ужасом? Он заставил себя посмотреть на Фелисию.
– Все будет хорошо, дорогая, – сказал он как можно увереннее, но она не реагировала. Она лежала на кровати, ее глаза были закрыты, дыхание неглубокое и неровное. На комоде рядом с ней лежал пустой пузырек из-под таблеток и фляжка Куика.
Барбитураты и виски, сказал он себе – но сколько она приняла и когда? В Сан-Франциско они нашли ее почти сразу, до того, как таблетки начали по-настоящему действовать. Тогда Куик первый заподозрил неладное и вышиб плечом запертую дверь спальни. Как он любил руководить всем, этот Марти…
Почему Фелисия это сделала? – недоумевал Робби. Ссора любовников? Он мог представить себе, что она совершила убийство в порыве страсти – отлично мог это представить! – но почему здесь? Эта убогая комнатка вряд ли могла служить «любовным гнездышком» для Фелисии, не говоря уже о Марти; и среди этой скудной остановки не было вещей, принадлежавших хотя бы одному из них.
Неужели она хладнокровно задумала убить Марти? Намеренно заманила его сюда? Это, пожалуй, объясняло многое из того, что было ему непонятно – она вряд ли могла осуществить задуманное в «Клариджез» или в своем собственном доме. Ей хватило хитрости все предусмотреть, подумал он, но хватило ли ей мужества? Он посмотрел на тело Марти и поежился. Определенно хватило.
Фелисия сделала это ради него? Такая вероятность была, и более реальная, чем любовная ссора. Лучше чем кто-либо другой Фелисия знала, насколько далеко может зайти Марти, чтобы получить то, что ему причитается – и конечно, она знала лучше других, в каком состоянии были финансовые дела ее мужа теперь, когда его театр требовал таких расходов…
139
«Угас наш день, и сумрак нас зовет» – У. Шекспир «Антоний и Клеопатра», здесь и далее перевод М. Донского.