Выбрать главу

– О Боже, – простонала Фелисия. – Деньги. Как я ненавижу говорить о них!

Совершенно верно, подумал Вейн. Отношение Фелисии к деньгам было чисто аристократическим – она была расточительна и считала, что Господь не оставит ее без средств к существованию.

Вейн обвинял себя в том, что не пытался контролировать ее расходы, но обычно он даже не решался заговорить с ней об этом. У них и без того было много других поводов для споров.

– А этот номер… – она в отчаянии обвела взглядом комнату, как будто лично платила за каждый предмет обстановки, – должно быть, стоит целое состояние!

Вейн с удовлетворением отметил испуганное выражение, появившееся на бледном лице доктора Фогеля.

– Не беспокойся, родная, – сказал он. – Честно сказать, Рэнди Брукс обещал помощь, если понадобится.

На глаза Фелисии навернулись слезы.

– О какой милый, милый человек! Как любезно! Какой замечательный жест! Мы должны что-нибудь для него сделать, Робби, дорогой. – Она на минуту задумалась. – Я знаю, что мы сделаем. Мы устроим вечеринку.

Фелисия оживилась, ее глаза засияли сквозь слезы, на щеках появился естественный румянец.

– Мы пригласим всех наших друзей, хорошо? Устроим настоящий праздник. Поставим на лужайке полосатую палатку, зажжем свечи, а мистер Фудзита приготовит букеты цветов. О Робби, я не танцевала целую вечность! А в бассейне непременно должны плавать цветы. Интересно, мистер Фудзита сможет найти кувшинки… – Она перевела дух. – И милый доктор Фогель с женой должен прийти. Обещайте, что придете, доктор!

Нервно улыбнувшись, Фогель медленно кивнул.

– Мы с миссис Фогель будем в восторге, – сказал он. – Миссис Фогель обожает танцевать.

Вейна подмывало заметить, что устраивать дорогостоящую вечеринку – несколько странный способ выразить благодарность человеку, который только что оплатил за тебя счет из больницы, но, поразмыслив, он решил, что Рэнди Брукс будет счастлив стать почетным гостем и центром внимания. К тому же предложение Фелисии было не таким уж плохим. Эта вечеринка покажет всему миру, что они по-прежнему вместе и все еще платежеспособны. В светской жизни Голливуда атака была лучшей формой обороны. В самом деле, решил он, пожалуй, это самое разумное, что они могли сделать – особенно, если Фелисия все это выдержит.

Конечно, трудно сказать, как они будут за все расплачиваться, подумал Вейн, но он тоже заразился беспечным оптимизмом Фелисии. Так бывало уже не раз – он видел трудности там, где она ничего не замечала; ее энтузиазм был огромным, страстным и заразительным. Где бы я был без нее? – спрашивал он себя.

– Это поистине замечательная идея, – с воодушевлением сказал он. – Если тебе это, конечно, не повредит. – И он взглянул на доктора, ища у него поддержки.

Вейну хотелось верить, что Фелисия вылечилась, что они снова будут любить друг друга, как в прежние дни, что эта вечеринка будет иметь грандиозный успех. Ему необходимо было в это верить, и он поверил.

Он взглянул на Фелисию, как всегда бессильный перед такой красотой. Он лучше, чем кто либо другой, знал, как она любит его. Он был ее жизнью – это были не пустые слова, которые она часто повторяла, она действительно это чувствовала, даже когда бывала в скверном настроении и намеренно старалась отравить ему жизнь. Там, где дело касалось любви, Вейн всегда был у нее в долгу и, как всякий должник, испытывал смешанное чувство вины и недовольства собой из опасения, что может оказаться несостоятельным полностью вернуть то, что ему дали в долг.

– Я справлюсь, дорогой, – с чувством сказала она, сияя глазами. – Не так: ли, доктор Фогель? Я никогда не чувствовала себя лучше.

Фогель с, некоторым сомнением взглянул на нее.

– Удовольствия полезны для здоровья, так ведь? – сказал он, будто пытался убедить самого себя. – Я не вижу в этом вреда.

– Вот видишь, дорогой! Но я не могу руководить подготовкой отсюда. Мне надо вернуться домой.

«Так вот где собака зарыта», – подумал Вейн, засомневавшись, не придумала ли Фелисия эту затею с вечеринкой, чтобы вынудить доктора Фогеля отпустить ее. Она была способна на такое – она вообще на все была способна, если очень хотела чего-то добиться.

Фогель, вероятно, поверил, что этот честолюбивый план был признаком душевного здоровья. Но Вейн слишком много играл в кино и театре, чтобы в это поверить. Люди в шоу-бизнесе часто затевали грандиозные, сложные предприятия просто для того, чтобы уйти от проблем и хаоса своей личной жизни. Он сам так поступил с постановкой «Ромео и Джульетты» и подозревал, что Фелисия сейчас делает то же самое.

Все-таки где-то в глубине души он хотел, чтобы Фелисия вернулась домой. Пусть временами счастье покидало их, но они принадлежали друг другу, и это было главное.

Вейн знал свою роль. Он взял обе ее руки в свои и сжал их, глядя при этом ей в глаза – в них он увидел сейчас откровенную, отчаянную мольбу, – и сказал:

– Конечно, ты вернешься домой, родная. Сегодня же! Вы ведь не возражаете, доктор?

Фогель кивнул, вероятно, немного озадаченный тем, как быстро развиваются события. Почему бы и нет? Два великих актера только что безупречно разыграли перед ним сцену примирения. Лицо Фелисии сияло счастьем, ее глаза излучали любовь и страстное желание, две слезинки медленно катились по щеке, губы приоткрылись будто в ожидании поцелуя.

Вейн почувствовал, как часто бывало, когда он был с Фелисией, как стирается тонкая грань между актерской игрой и реальной жизнью. Иногда он не знал, играет ли он любовную сцену с ней или действительно занимается с ней любовью. Ему было мучительно сознавать, что часто он не мог заметить разницу.

Его жизнь была игрой, а игра – его жизнью. В нем не было границы, отделяющей актера от человека.

– Конечно, Робби – великий актер и может с успехом сыграть кого угодно, – сказал однажды Гай Дарлинг, устав выслушивать похвалы своему более молодому собрату, – но одну роль он так и не научился играть – самого себя.

Ну сегодня он превзошел себя, играя эту роль, сказал себе Вейн. Он точно знал все свои реплики.

– Ты нужна мне; я люблю тебя, – произнес он уверенным низким голосом. – Я хочу, чтобы ты была дома, рядом со мной, всегда.

Фелисия тоже знала свои реплики.

– Я больше никогда не покину тебя, Робби, – сказала она. – Обещаю.

Они обнялись, повернувшись лицом к доктору Фогелю, будто ожидая аплодисментов.

Сцена четвертая

Фелисия лежала, вытянувшись, в шезлонге возле бассейна, старательно скрываясь от солнца под полосатым пляжным зонтиком. Она никогда не загорала, как это любили делать местные жители: загар, купальные костюмы, пляжи, яхты и постоянное пребывание на солнце были не для нее. Когда на студии ей предложили позировать для обычных рекламных снимков в купальнике, она отказалась. Когда они стали настаивать, она позвонила Аарону Даймонду, который прервал свою еженедельную игру в гольф и прямо в спортивных брюках и кашемировом пуловере приехал на студию, чтобы сразиться с самим Лео Стоуном на его территории – в роскошном кабинете Стоуна с бело-золотым столом длиной в пятнадцать футов, знаменитым белым кожаным диваном и расставленными вдоль стены двадцатью «Оскарами», полученными студией за лучшие фильмы прошлых лет.

– Если тебе нужна полуголая красотка, пошли своего чертова фотографа в Нью-Йорк в стриптиз-бар! – возмущенно закричал Даймонд. – А здесь перед тобой актриса, понятно?!

Стоун, который никогда никому не уступал и который собственными руками вышвырнул из своего кабинета не одного крупного импресарио, сдался перед натиском тщедушного агента Фелисии, и ее сфотографировали в вечернем туалете.

Рэнди Брукс сидел рядом с шезлонгом с блокнотом и карандашом в руках, составляя список гостей на вечеринку, которая устраивалась в его честь. Невозможно не любить Рэнди, думала Фелисия. Иметь его при себе было все равно, что иметь cavaliere servante[28] или заботливого старшего брата. К тому же у нее с Бруксом были общие интересы: антиквариат, хорошая мебель и искусство. У Брукса был утонченный вкус и развитое чувство прекрасного – он отлично чувствовал цвет и фактуру, весьма редкая способность у мужчины, и хорошо разбирался в моде.

вернуться

28

Дамский угодник (фр.).