– Еще бы, – раздраженно бросил Куик. – Могу вам прямо сказать: эскизы костюмов он сделает. – Он мрачно посмотрел на Брукса.
– Дело в том, – продолжал Брукс, уловив ход мыслей Куика, – что ты тоже будешь великолепен, Робби. Дон Кихот и Санчо Панса – Боже, мы могли бы вместе сделать нечто грандиозное! Это было бы как в Бристоле, когда Тоби Иден играл Фальстафа, а ты – судью Шеллоу…[36]
Вейн удивленно поднял бровь. Рэнди, оказывается, знал о его карьере больше, чем он сам. Тогда в Бристоле он чувствовал, как бывало не раз, что Тоби затмил всех других исполнителей – и не удивительно, ведь Фальстаф был более выигрышной ролью. И вообще Тоби всегда легко находил ключ к сердцам зрителей, тогда как Вейну приходилось за них бороться.
Сейчас он должен был признать, что идея сыграть вместе с Рэнди Бруксом была заманчивой. Мысленно он представил себе картину: он сам верхом на худой кляче, с бородой, длинным носом и густыми бровями, в пыльных доспехах, а рядом Рэнди на осле – преданный слуга, который на деле умнее своего хозяина и тверже стоит на земле, для него плоть важнее духа.
В жизни, как и в искусстве, подумал Вейн, настоящую мудрость воплощает шут, потому что шут всегда видит истину вещей: что власть – только притворство; любовь – самообман, попытка представить похоть более тонким, благородным чувством; честолюбие – просто череда ступеней, которые ведут к неизбежному падению.
Вейн всегда мечтал играть комедийные роли, но когда он попробовал Фальстафа, то остался недоволен собой.
– Недостаточно просто привязать себе толстый живот, старина, – сказал ему тогда Тоби. – Важно, чтобы этот живот был у тебя в мыслях.
Сейчас несмотря на искушение, Вейн стоял на своем.
– Тогда в Бристоле Тоби превзошел меня, – сказал он. – Сейчас все иначе. Ни я, ни Фелисия не можем участвовать в сложном долгосрочном проекте, каким бы интересным и заманчивым он ни был. Мы должны поработать на студии, недолго, заработать денег, чтобы расплатиться с долгами и потом вернуться домой. Я польщен твоим предложением, Марти, но сейчас неподходящий момент.
– Ты поступаешь недальновидно, Робби. Это твоя ошибка. Послушай моего совета…
Вейн резко оттолкнул бокал с шампанским.
– Я уже послушал твоего совета, – взорвался он. – В результате мы с Фелисией имеем долгов на четыреста тысяч долларов.
Куик усмехнулся.
– Враки! Я советовал прекратить турне еще в Чикаго. Слушай, я понимаю, что ты плевать на меня хотел, ладно. А как тебе такой вариант? Тебе нужны четыреста тысяч долларов? Ты их получишь. Более того, я заплачу вам по четыреста тысяч каждому, если ты подпишешь со мной договор. Авансом, друг мой, без обмана.
Брукс присвистнул.
– Этого же огромные деньги, – воскликнул он, вытаращив глаза, будто Вейн мог этого не понять.
– Да. И ты получишь столько же, Рэнди. Я сделаю еще лучше. Я дам вам каждому процент от проката. Это больше, чем может предложить Лео Стоун. Подумайте об этом!
Вейн задумался. Это действительно была огромная сумма – более чем в три раза превышающая то, что каждый из них мог заработать на обычном фильме. Все равно у него не было желания подписываться под тем, что могло растянуться на долгие годы работы, в течение которых Куик будет управлять его жизнью.
– Спасибо, Марти, – сказал он, – но я уже все решил.
Куик докурил сигару, достал другую, откусил кончик и выплюнул его. Тут же из тени вынырнул один из его приспешников с коробком спичек «Суон Веста».
Марти Куик всегда выискивал какие-то мелкие детали, которые могли бы прибавить ему значимости. Он, без сомнения, узнал о спичках «Суон Веста» в Англии, догадался Вейн, так же как о ботинках от Лобба и портных с Савил-Роу, в Париже – о галстуках Шарве, шелковом нижнем белье и шампанском «Редрар Кристал». Кто кроме Куика мог набраться нахальства, чтобы в ресторане подойти к герцогу Виндзорскому и спросить, где он заказывает свои рубашки? Кто еще мог узнать у Уинстона Черчилля, где изготовлены его сигары, и потом купить долю на этой плантации?
Когда Джон Гамильтон Три, самый величественный и высокородный из нью-йоркских финансистов, отказался дать согласие на брак своей дочери с Куиком, Марти предложил купить у него семейные портреты прямо в гостиной особняка Три на Пятой авеню, под картиной, на которой был изображен Мейкпис Три, подписывающий Декларацию о независимости. Подход Куика к жизни был таким же, как у Вейна к актерской профессии, и именно это заставляло его терпеть Куика, хотя он сознавал, что иметь Куика в числе друзей, все равно что иметь собаку, которая кусается.
Куик похлопал его по плечу.
– Эй, раз ты уже принял решение, не переживай, – сказал он, безуспешно стараясь скрыть за беспечностью тона свое раздражение. – Забудь об этом.
Раздался барабанный бой, и Вейн заметил, что Фелисия посматривает в его сторону. Вечер был устроен в честь Рэнди Брукса, так что по местной традиции он не мог закончиться без приветствий почетному гостю.
– Эй, пришло время для нашего дорогого гостя! – воскликнул Куик и, схватив Рэнди за руку, потащил его в центр зала, будто это он был хозяином. Вейн с натянутой улыбкой последовал за ними.
Он обнял Фелисию за плечи, сразу заметив, какой она была разгоряченной. Ее лицо пылало, глаза были неестественно расширены. Ясно, что она переутомилась. Может быть, им удастся скрыться в Палм-Спрингз и побыть там в загородном доме Бруксов вдвоем…
Он откашлялся, понизил голос на октаву, как он научился это делать для шекспировских ролей, требующих низкого голоса, Отелло, например, или Лира, и, взяв бокал с шампанским у проходившего мимо официанта, поднял его и сказал, просто и с достоинством:
– Я хочу предложить тост за нашего дорогого друга Рэнди Брукса.
Ему не пришлось напрягаться, чтобы гости услышали его сквозь гул разговоров. Его голос наполнял собой театральный зал без всякого труда – или усилителя. Его дикция была такой точной, такой безупречной, что невольно наводила на мысль об великом музыканте, играющем простую мелодию. Даже эта пестрая публика, которая все на свете видела и слышала, замолчала. В Англии, где хороший английский ценили гораздо больше, многие считали, что у Филипа Чагрина голос лучше, чем у Вейна (и это мнение разделял сам Вейн), но Вейн долгие годы упорно работал, чтобы сравняться со своим соперником, и наконец приобрел глубину звука, какой не было у Чагрина. Голос Чаргина был подобен изысканной гравюре, но голос Вейна был богатым, полным красок. Публика слушала его так же, как смотрела бы на танец Павловой или слушала бы пение Карузо.
– Мы с Фелисией, – Вейн прижал ее к себе и улыбнулся ей, – здесь приезжие. – Он помедлил. – Но не чужие, – добавил он. – Потому что вы дали нам возможность почувствовать себя как дома.
Он посмотрел прямо на Лео Стоуна. Это был старый театральный прием: всегда выбирать в зале одно лицо и обращаться к этому человеку, будто он или она и есть вся публика.
– Это действительно так. У нас общий язык, общая система ценностей, общая культура. – Он улыбнулся. – Культура Шекспира. И Диккенса. – Его «Повесть о двух городах», например, подумал Вейн. Интересно, пойдет ли Стоун на то, чтобы заплатить им хотя бы по сто пятьдесят тысяч на каждого? – И никто здесь не был добрее и дружелюбнее к нам, чем Рэнди и Натали Брукс, наши соседи и друзья. – Он высоко поднял бокал и ощутил, как по телу Фелисии пробежала легкая дрожь. На мгновение ему показалось, что сейчас она начнет хихикать, но потом решил, что она, вероятно, просто дрожит от холода.
Он прервал свою речь, чтобы посмотреть ей в лицо, и со страхом увидел ее рассеянный взгляд. Он крепче прижал ее к себе и нежно улыбнулся ей.
– Радость и любовь друзей – вот то, что надо стремиться заслужить, – сказал он.
Рэнди Брукс, дурачившийся, будто был готов отразить град шуток в свой адрес, оказался застигнутым врасплох глубоким чувством слов Вейна и даже немного смущен. На мгновение он почувствовал себя неловко, стоя в свете прожектора рядом с Куиком с одной стороны и Натали – с другой.