Внизу она помедлила. Комнаты были слабо освещены и украшены большими зеркалами. Огромная, громоздкая мебель отражалась в них. Фелисия возненавидела этот дом с первого взгляда, хотя он находился в престижной части Беверли-Хиллз и принадлежал Аарону Даймонду до того, как он переехал повыше на склон холма, чтобы быть ближе к продюсерам и подальше от своих клиентов. Здесь было слишком много сверкающей полировки, слишком много позолоты, декоративных элементов и раскрашенных подо что-то поверхностей, как будто декоратор задался целью доказать, что можно заставить что угодно выглядеть как малахит, или мрамор, или ляпис-лазурь. Фелисия не представляла себе, в какой комнате может находиться Робби, пока не услышала тихие голоса и не увидела огонек сигареты.
– …посмешище, – услышала она шепот Робби.
– Ну что ты, Робби, ты выше всех их, вместе взятых.
Она узнала голос Рэнди Брукса, хотя он тоже говорил шепотом. «Почему шепотом? – подумала она. – Не хотят беспокоить ее, думая, что она все еще спит в спальне наверху?» – В шепоте была какая-то странная интимность – Робби обычно говорил шепотом, когда они были вместе в постели, даже когда их никто не мог услышать. Ей всегда казалось это странным. Она сама говорила нормальным голосом, смеялась, вскрикивала, когда они занимались любовью, но Робби, видимо, считал, что должен говорить тихо, будто они делали что-то незаконное и опасное.
Забыв о хороших манерах, она остановилась и стала вслушиваться, прислонившись спиной к бару.
– Если бы Лисия ненавидела меня, – услышала она слова Робби, – я бы мог понять, почему она это сделала. Но все чертовски осложняется тем, что она любит меня.
– Прости за откровенность, но у нее странная манера выражать свою любовь. А тебе не приходила мысль, что она, может быть, спятила?
– Спятила?
– Сошла с ума.
Робби затянулся, его профиль на секунду появился из темноты в красном свете горящей сигареты. Он сидел на диване, спиной к Фелисии, так что она видела только его затылок. Брукс сидел рядом с ним, обнимая его рукой за плечи.
– Она не «спятила», Рэнди, ничего подобного.
– Тогда в чем ее проблема?
– Я – ее проблема.
– Ты? Что ты ей сделал?
– Все дело в том, что я не сделал. – Робби вздохнул. – Лисия – очень страстная женщина, ты же знаешь.
– Ну и что в этом плохого?
Последовало долгое молчание.
– Дело в том, что мы уже давно… не спали вместе, – сказал Робби.
– Ну такое бывает.
Робби, казалось, не слушал его – он будто говорил сам с собой.
– Странно, – сказал он, – но секс никогда особенно не интересовал меня, пока я не встретил Лисию. Мой отец внушал нам, когда мы еще были детьми, что секс – скверная и опасная вещь, и я, наверное, верил ему. Представляешь, я ни разу не спал с Пенелопой, моей женой, до тех пор пока мы не поженились.
Фелисия этого не знала. Сейчас она не могла понять, почему он рассказывает об этом именно Бруксу!
– Что это доказывает? – осторожно заметил Брукс, очевидно, не ожидавший такого рода откровения. Лисия тоже не была готова услышать такое – Робби никогда не рассказывал ей об этом, и все же сейчас он делился своим секретом не с ней, а с Рэнди Бруксом.
– Пенелопа меня не понимала, – продолжал Робби. – «Было бы понятно, если бы ты был священником», – говорила она. Она была обижена. Я хочу сказать, это были двадцатые годы, понимаешь, я был актером, играл романтические роли – и весьма успешно. А тут я вел себя как лицемерный викторианский святоша. Не могу сказать, чтобы она отказывалась – она давала мне множество возможностей, чуть было не отказалась выйти за меня замуж из-за этого.
– Она зациклилась на этом.
– Вероятно. Когда же мы наконец переспали в Париже, по пути в Венецию, где мы собирались провести медовый месяц, это не доставило нам обоим большого удовольствия. Не знаю, почему. Понимаешь, я считал, что если я отложу этот момент до свадьбы, то мы испытаем настоящий взрыв страсти, но на самом деле нас постигло разочарование. Особенно Пенелопу. Она недвусмысленно дала мне понять, что я не оправдал ее ожидания.
– Это плохо.
– Когда я учился в актерской школе, старая Элси Доннелл, лучший педагог из всех, всегда говорила мне: «Это как в спорте, понимаешь, ты должен беречь свои силы для роли». Я считал это вполне оправданным. Я хочу сказать, секс – это страсть, энергия, физическое напряжение – все вместе, верно? И запас сил у тебя не безграничен, не так ли? Если ты без оглядки будешь расходовать их в своих личных отношениях, они исчерпаются, и у тебя не хватит сил на твою работу. То же самое касается и страсти, понимаешь? Иногда мне кажется, что я боялся страсти, как будто она опустошала меня – как будто она отнимала у меня силы… – Он помолчал. – Я считал, что от этого страдает моя игра на сцене, – печально произнес он. – Я чувствовал, что должен сделать выбор.
Не в этом ли крылось объяснение? Фелисия похолодела при мысли о том, чего она была лишена все эти годы. Неужели он променял их жизни на свою работу?
– Я никогда не думал о сексе с такой точки зрения, – задумчиво сказал Брукс. Потом после паузы добавил: – Это еще и удовольствие, Робби.
– Да-да, конечно, – нетерпеливо произнес Робби. – Я не утверждаю, что Элси была права, но дело в том, что я поверил ей. Я до сих пор считаю, что в ее словах есть доля истины. Тем не менее, – резко сказал он, – мой брак рухнул ко всем чертям. Потом я встретил Лисию, и все изменилось. Она была актрисой, понимаешь, и чертовски хорошей актрисой, но она верила совсем в другое – любовь, секс, страсть, актерская игра, они были для нее едины, связаны между собой. Между нами с первого взгляда возникло влечение, а вовсе не любовь, понимаешь. По отношению к Пенелопе я чувствовал себя ужасно виноватым за то, что я сделал – или не сделал, и к тому же страдал оттого, что спал с женой другого мужчины – вполне порядочного парня, как я узнал позднее, а вовсе не напыщенного тирана, каким его изобразила мне Лисия, но ведь все лгут о своих супругах, когда заводят любовников. Я не мог перед ней устоять – даже, пожалуй, и не пытался, если честно сказать. Я поплыл по течению, и все было просто чудесно.
– Значит, все было хорошо… – Я занимался с Фелисией тем, о чем даже не мог подумать, живя с Пенелопой. Каким-то образом она помогла мне раскрыться, впервые заставила меня понять, что такое секс. Я не мог ею насытиться, Рэнди, не мог выпустить из рук. Я чувствовал ее запах в своей гримуборной, ощущал ее вкус у себя на губах, не мог забыть о ней, находясь на сцене… Мы часто скрывались вдвоем в маленьких гостиницах и тавернах, боясь, что частные детективы могут нас выследить. Страх, вина, страсть – как мы тогда жили! А потом, когда мы смогли встречаться открыто, какое это было облегчение. Мы поселились вместе, вместе играли в театре, просыпались по утрам, зная, что не нужно придумывать никаких объяснений…
– А потом?
– А потом? Не знаю. Внезапно мы перестали быть тайными любовниками – мы стали знаменитыми людьми. Мы уже не прятались – мы выставляли себя напоказ. И я начал думать, что страдает моя работа. О нет, не сразу. Напротив, сначала я думал, что Лисия права – секс действительно помогает мне быть лучше на сцене. Мне не приходилось изображать страсть, я чувствовал ее.
Вейн засмеялся.
– Тогда я вкладывал слишком много чувственности даже в те роли, где этого и не требовалось. Я помню, как бедный Тоби Иден жаловался, что я играю Яго, будто я – собака, пытающаяся потереться о ногу Отелло! Он был так смущен, мой друг Тоби, что не мог даже посмотреть мне в глаза на сцене – все время склонял голову, чтобы не видеть меня. Один из критиков писал, что он был похож на лошадь, которая увидела что-то на дороге, что ей очень не понравилось, и она отказывается к этому приближаться… Но в конечном итоге ты же не можешь строить всю роль только на чувственности, верно? И жизнь тоже. Фелисия всегда требовала от меня больше, чем я мог ей дать.