Но это не оправдывало его поведения или того, что он сделал с ней. Фелисия хотела бы, чтобы Гарри был старым и слабым, тогда, возможно, она чувствовала бы жалость к нему, но дядя Гарри, хотя сейчас он приблизился к своему шестидесятилетию, был таким же бодрым, как и двадцать лет назад, когда она впервые увидела его. Тогда в осенний день она робко вышла из «роллс-ройса», который он прислал за ней на станцию, и стояла дрожа на холодном ветру, который с непривычки пробирал ее до костей после многих лет, проведенных в Кении.
– Да, ты же слышала об этом раньше, верно? У меня, кажется, не было от тебя никаких секретов, правда?
Фелисия пожала плечами.
– Ты слишком много всего мне рассказывал. Что из этого было правдой, я не знаю. Большую часть я, слава Богу, забыла.
– Не думаю, чтобы ты что-то забыла. У тебя всегда была поразительно хорошая память, даже когда ты была ребенком. Помнишь, как я в первый раз повел тебя в театр, когда тебе было – сколько? Двенадцать? Тринадцать?
Она рассмеялась.
– Джайлс Монкриф в «Цезаре и Клеопатре» и миссис Монкриф в роли Клеопатры. Это было в Бирмингеме в старом «Ройал-Тиэтр». Спектакль был дневной. Сначала мы обедали в ресторане на станции – креветки в горшочке и дуврская камбала, потом кофе – и женский струнный ансамбль играл попурри из Айвора Новелло.[48] Я чувствовала себя такой взрослой. Когда опустился занавес, я уже знала, что буду актрисой.
Дядя Гарри водил ее в музеи, на аукционы, в театр и на балет, приобщал к антикварным вещам и предметам искусства, к хорошим винам и еде, серебру и фарфору – прививал ей утонченный эстетический вкус ко всему самому лучшему, за что она была ему благодарна. Они всюду ходили вместе как отец с дочерью, за которых многие их и принимали – в Сандлерз-Уэллз[49] и на «Глайнд-борн»,[50] в Королевскую академию искусств и на аукцион Кристи, в «Ковент-Гарден» и «Олд-Вик»,[51] как будто Гарри Лайл в лице своей племянницы нашел законное оправдание для постоянных отлучек из дома, а заодно и вескую причину не отказывать себе в том, что он больше всего любил.
Конечно, ему нравилось общество красивой девушки, при этом у него была возможность давать ей наставления во всем, начиная от одежды и кончая винами. Самое печальное в этом было то, что он мог бы стать великолепным отцом. Ему доставляло удовольствие делиться своими знаниями и интересами, и несмотря на суровость характера, он был хорошим учителем – терпеливым, веселым, способным заставить увидеть, почему одна картина лучше другой, или почему серебряный сливочник эпохи Георга II стоит в десять раз дороже другого, очень похожего на него по внешнему виду, или почему Шанель и Молинье лучшие кутюрье для девушки со стройной фигурой (как у нее), чем Скьяпарелли и Уорт. Будь Фелисия мальчиком, Гарри, вероятно, показал бы ей другую сторону своих интересов, потому он был Хозяином гончих,[52] славился своим бесстрашием в седле, был первоклассным стрелком, удачливым рыболовом…
Он сделал несколько глотков из своего бокала, с вызовом взглянув на Фелисию.
– Да, – произнес он, – я помню, как ты сказала мне, что хочешь стать актрисой. А кто поддержал тебя в этом? С самого начала? Раз у тебя такая хорошая память, ты, конечно, не забыла, кто уговорил твоего отца? И кто устроил тебя в РАДА?[53] И кто оплачивал счета?
– Я этого не забыла, Гарри, нет. Но, кажется, ты тоже получил кое-что взамен, не так ли?
– Я получил бы это в любом случае, дорогая моя.
Это неоспоримый факт, подумала она – на самом деле она начала спать с дядей Гарри задолго до того, как он согласился послать ее учиться в РАДА. Оглядываясь на прошлое, она видела, что у нее не было другого выхода. Спустя неделю после того, как ей исполнилось шестнадцать, он просто вошел в ее комнату и взял ее, как будто это было самой естественной вещью на свете. Фелисия не сопротивлялась. Она с самого начала знала, что это рано или поздно случится, прочитала это в его взгляде в тот день, как приехала к нему в имение, и с обреченностью жертвы подстрекала его, чтобы увидеть, как далеко он может зайти или сколько времени он будет медлить.
Она неумело флиртовала с ним почти год, все время опасаясь, что тетя Мод может это заметить. В шестнадцать лет у нее еще не было опыта в таких делах, но она могла не волноваться на этот счет: ей лишь требовалось выглядеть невинной и одновременно соблазнительной, что было дано ей от природы.
Сначала то, что она спит со своим дядей в его собственном доме, казалось ей игрой для взрослых, слишком волнующей, чтобы она могла испытывать стыд. Потом, когда он, используя свое влияние, устроил ее в РАДА и нашел ей маленькую удобную квартирку в Лондоне (удобную для него!), она стала чувствовать себя пленницей, со страхом ожидая его приезда, но слишком запуганная, чтобы что-то изменить.
В конце концов кому она могла рассказать об этом? Отцу, который был за сотни миль в Кении? Тете Мод, которая отгородилась от реальности двадцать лет назад и иногда по целым дням не выходила из своей комнаты и беспробудно пила? Ей не к кому было обратиться, постоянно оправдывала себя Фелисия, но где-то в глубине души она знала, что не хотела ничего менять, что ее устраивало положение тайной любовницы Гарри Лайла. Так что, выходит, в этом никто не был виноват.
– Возможно, это должно было случиться, – тихо произнесла она. – А возможно, и нет.
– Никаких «возможно», дорогая моя. Ты практически сама открыла мне дверь.
– Все равно ты не имел права… делать то, что ты сделал.
Гарри возмущенно фыркнул, допил шампанское и, щелкнув пальцами, подозвал официанта, чтобы тот принес еще бутылку.
Странно, подумала Фелисия, но у, Гарри были такие пальцы, какие могли бы принадлежать Робби. Она по личному опыту знала, как крепко эти руки могут схватить – или ударить – и с какой жестокостью эти пальцы могут впиваться в тело.
Но эти же пальцы, с чувством стыда вспомнила она, могли быть и очень нежными. В детстве Гарри Лайл мечтал стать пианистом-профессионалом, но ему стали внушать, что однажды он унаследует титул и Лэнглит, и он неохотно уступил своим родителям и смирился с судьбой богатого землевладельца. Он завидовал свободе своего брата и глубоко презирал отца Фелисии за то, что он растратил ее по пустякам: сначала стал жокеем и тренером, а потом закончил свою неудавшуюся карьеру в Кении, дойдя по последнего, с точки зрения аристократа, рубежа падения и деградации.
– Не имел права? – спросил он резким от гнева голосом. – У таких людей, как мы, своя мораль. Талант, красота, деньги, высокое социальное положение – для чего все это, если ты не можешь делать то, что тебе вздумается?
– Ты постоянно твердил мне об этом. Тогда я тебе верила – сейчас уже нет.
– В самом деле? И все же ты живешь с Робби, продолжая оставаться женой Чарльза, а твой ребенок находится у людей, которые ему по сути совершенно чужие, пока ты сама играешь на сцене. Я бы не назвал это жизнью респектабельной представительницы среднего класса, если ты на это претендуешь.
– Я никогда не стремилась стать респектабельной или представительницей среднего класса. Во всяком случае, я не планировала жизнь таким образом, Гарри. Просто так получилось. В конце концов Робби получит развод, я получу свой. Порция переедет к нам и будет жить с нами.
– Чарльз никогда на это не согласится, и ты это отлично знаешь. И ни один суд тоже, если хочешь знать мое мнение. Если ты хотела, чтобы девочка осталась с тобой, тебе не следовало уезжать в Голливуд и так долго оставаться за пределами страны. Три года! Ни одному судье это не понравится. Я хорошо знаю судей – насмотрелся на них в палате лордов в те редкие случаи, когда я там появлялся. Большинству из них уже под восемьдесят – бесчувственные старики. То, что ты стала звездой Голливуда, на них не подействует. Потом, естественно, встанет вопрос о том, что ты делала в Нью-Йорке в прошлом году. Он непременно будет задан.
48
Айвор Новелло (1893–1951) – английский актер, композитор и режиссер; автор многих популярных песен.
50
«Глайндборн» – ежегодный оперный фестиваль в имении близ города Льюиса, графство Суссекс.
51
«Олд-Вик» – лондонский театр, прославившийся постановками шекспировских пьес; после второй мировой войны стал фактически национальным театром; с 1963 года официально именуется Национальным театром.
53
РАДА – Королевская академия театрального искусства – ведущий лондонский театральный институт, основанный в 1904 г.