У дверей возникла какая-то суматоха. На пороге появились двое солдат; они несли какой-то предмет высотой почти пять футов, покрытый бумагой. За ними в военной форме следовал Марти Куик.
Солдаты молча поставили свою ношу на стол. Куик с видом фокусника встал рядом.
Когда они сняли бумагу, взорам присутствующих предстал гигантский торт, многоярусный, посыпанный сахаром, разукрашенный леденцовыми птицами и цветами, поднимающимися до самой его вершины, где была сделана облитая глазурью плоская терраса, на которой стояли, как живые, маленькие фигурки мужчины верхом на лошади, еще одного мужчины верхом на осле, а рядом с ними – красивой молодой женщины. В комнате воцарилась тишина, пока все пытались отгадать, что могла означать эта группа на верху торта, там где обычно ставили фигурки жениха и невесты.
– Иосиф и Мария? – вслух высказал свое предположение Тоби Иден, как будто Куик загадал им загадку – и Фелисия заметила несомненное сходство с библейской сценой, только Мария должна была сидеть на осле, а Иосиф – идти за ней, и никакого мужчины верхом на лошади там не должно было быть… И тут внезапно она поняла, что фигурка женщины – это она, одетая в испанский наряд с шалью на плечах и мантильей на голове, а мужчина на лошади – это Робби в старых заржавленных латах. Ей не надо было приглядываться к третьей фигурке, чтобы понять, кого изображал этот человек верхом на осле.
Она подняла глаза и с удивлением увидела самого Рэнди, робко стоявшего на пороге, как будто не уверенного, как его примут. На этот раз он был не в военной форме; на нем был модный двубортный костюм, очень похожий на костюмы Робби. Он даже был одет в такие же замшевые туфли, а рубашка и галстук выглядели так, будто их взяли из гардероба Робби. Теперь, когда Рэнди был в Лондоне, он, очевидно, посетил магазины и в результате получилось, что если не смотреть на лицо, то его можно было принять за Робби, и это вызвало у Фелисии раздражение. Однако сегодня был день ее свадьбы, и она была хозяйкой дома. Поэтому она сдержанно улыбнулась Рэнди, считая, что тем самым она выполнила свои обязанности хозяйки, и решила избегать его до конца вечера.
– «Дон Кихот»! – с довольным видом воскликнул Куик, хотя его американское произношение осталось непонятным для многих. Однако это все равно не имело большого значения. Только трое в этой комнате – нет, четверо, поправила она себя, увидев, что Аарон Даймонд свирепо смотрит на нее – поняли смысл этих фигурок. Большинство гостей были слишком поражены размерами торта – и что гораздо важнее, количеством масла, сахара и яиц, которые пошли на него, – чтобы гадать о значении каких-то фигурок.
Куик поднял бокал с шампанским.
– Это будет грандиозный фильм! – с пафосом воскликнул он. – С моими друзьями, нашими новобрачными, в главных ролях. – Он осушил бокал. – И Рэнди Бруксом, величайшим комиком Америки.
Робби посмотрел на него с откровенным – и далеко не дружелюбным – удивлением.
– Ты фантазируешь, Марти, – сказал он.
– Нисколько. Это дело уже решенное.
– Я бы не стал делать на это ставку, Марти. Куик пожал плечами.
– Я уже сделал. – На минуту хорошее настроение, казалось, покинуло его.
Он оставил Робби в покое, подошел к Фелисии и обнял ее за плечи.
– Как дела у моей девочки? – спросил он.
– Я не твоя девочка, Марти.
– А жаль. Все равно, мои поздравления. Я не думал, что вы решитесь на этот шаг. Сколько лет вы уже вместе?
– Десять лет.
– Десять лет! Боже, если прожив вместе десять лет, вы все-таки решили пожениться, значит, у вас все будет хорошо. По крайней мере, у вас не будет никаких сюрпризов во время медового месяца, я полагаю.
Фелисия засмеялась.
– Ну, я думаю, какие-то могут быть, – сказала она. – Мы репетируем «Отелло».
– Я не это имел в виду, ты же знаешь. Она погрозила ему пальцем.
– Ты напрасно тратился на торт, – сказала она. – Робби никогда не согласится делать «Дон Кихота».
– Почему ты так уверена, что он не согласится? В его голосе она услышала озабоченность.
– Потому что он не хочет. Все очень просто. Твоим планам не суждено осуществиться, мой дорогой Калибан.
– Но ты же меня знаешь, Лисия. Я добьюсь своего. Должен добиться. – Он помедлил немного. – Поговори с ним.
Фелисия была поражена. Марти просит? Почему? – недоумевала она.
– Я не могу, – сказала она. – Он не согласится. А я не буду в этом участвовать, если он не согласится. К тому же я не хочу ничего делать вместе с Рэнди. Вот какие дела, дорогой. Извини.
Куик кивнул, но она видела, что этот ответ его не удовлетворил.
– Ты слишком сурова к Рэнди, Лисия, детка, – сказал он. – Если бы взгляд мог убивать, он давно был бы мертв после той улыбки, которой ты его одарила, когда он вошел. Расслабься. Вы ведь когда-то были друзьями.
Она покачала головой. Она не винила одного Рэнди в том, что произошло между ним и Робби, но она и не простила его, и чем меньше она будет его видеть – и что особенно важно, чем меньше его будет видеть Робби – тем больше радости это ей доставит.
– А как мы будем резать торт? – спросила она Куика.
Он хлопнул себя рукой по лбу.
– Черт! Я чувствовал, что я что-то забыл. Разве нельзя воспользоваться обычным хлебным ножом?
– Не волнуйся. Я знаю, что надо взять.
Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и, достав кинжал, подняла его сверкающий клинок к свету. Марти испуганно отпрянул от неожиданности, и в его глазах мелькнул неподдельный страх – она впервые видела его испуганным, а Филип Чагрин посмотрел на нее совсем с другим выражением – она даже издали видела, как исказилось от боли его лицо.
Несколько мгновений Фелисия стояла неподвижно, озадаченная увиденным. Она не заметила, как вынула кинжал из ножен. Действие, совершенное машинально, от которого луч света упал на обоюдоострое лезвие, застало ее врасплох. Она вновь ощутила странное жжение, будто схватилась за горячую кочергу.
Внезапно до нее дошло, что смущение Филипа и страх Марти не были наигранными. Она пожалела, что достала эту проклятую вещь, но было уже поздно.
– Робби, дорогой! – позвала она, и он, улыбаясь, повернулся к ней. Тут же улыбка исчезла с его лица, и глаза стали как черные точки, что было красноречивым свидетельством его гнева. Для Робби всегда существовали определенные вещи, к которым он относился очень серьезно, и шекспировский кинжал, как она знала, был в их числе.
– Какая прекрасная мысль, дорогая! – сказал он и, решительно забрав кинжал у нее из рук, провел пальцем по его лезвию, будто хотел убедиться, что она его не повредила, и поднял его вверх. В комнате было не более двух десятков человек, которые знали, что это за предмет; они все принадлежали к театральным кругам, но для них этот кинжал в руках Роберта Вейна был большей новостью, чем его женитьба. До Фелисии слишком поздно дошло, что Робби, возможно, хотел, чтобы это было их с Филипом секретом.
Марти Куик прошипел ей в ухо.
– Давай кончать эту комедию!
Робби улыбаясь, хотя и несколько натянуто, сказал:
– Этот кинжал, когда-то подаренный Шекспиром своему другу и знаменитому актеру Ричарду Бербеджу, передаваемый из рук в руки в течение трех столетий, – он чуть заметно пожал плечами, как будто хотел показать Филипу, что во всем этом нет его вины, – никогда не использовался по такому назначению!
Он взял руку Фелисии, положил ее поверх своей и воткнул кинжал в торт Марти Куика с такой силой, что чуть не проткнул поднос, потом неуклюже отрезав от него кусок, положил его на тарелку. Оставив кинжал, Робби обнял Фелисию и поцеловал в щеку, чтобы фотографы могли запечатлеть этот момент.
– Филип никогда мне этого не простит, – шепнул он.
– Я не хотела… – Ее извинение не было произнесено до конца, потому что гости сгрудились вокруг них, стали жать Робби руку и обнимать Фелисию, а некоторые даже плакали – включая Рэнди. Филип нежно поцеловал ее в щеку; Гиллам Пентекост, возвышаясь над ней, долго не мог решить, следует ли ему поцеловать ее или нет, но в конце концов ограничился вялым рукопожатием, и наконец, последний, кто собрался поцеловать ее, обнял ее так крепко, что ей стало трудно дышать. Одной рукой он держал ее за шею, чтобы она не могла отстраниться, другой несколько раз провел по ее спине, опускаясь чуть ниже, чем допускали приличия. Фелисия закрыла глаза, но запах дорогого одеколона и сигар был таким знакомым, что этого человека невозможно было ни с кем спутать.