Но тут необходимо сделать отступление. Она действительно не отличалась ни вкусом, ни порядочностью, которой женщины обычно гордятся, что-то у нее было от цыганки – вольность и, пожалуй, вызов. И если честно, то она обладала каким-то непонятным мне шармом. Потом я определила, в чем этот шарм. Шарм назывался грубо, но верно – стервозностью.
Иногда она была одета нарочито скромно и со вкусом. И тогда вела себя как монашка – опускала глаза, молчала, не отвечала на чьи-то откровенные взгляды, и как бы уходила в себя. Но ровно через день она могла появиться в каком-то немыслимом платье – блестящем, словно она только что сбежала с шумной вечеринки. Эта женщина иногда вызывала недоумение. Но только не у него. Я замечала, что он вообще не обращает внимания на то, как она выглядит, что говорит, как себя ведет. Да и вообще, я не видела, чтобы они между собой общались. Впрочем, повторялся мой же вариант – молчание. Утаивание от всех своих отношений. Чтобы никто ничего не знал?
На это могли быть причины: либо он совсем не собирался жениться на ней, либо таким образом он старался сохранить свои отношения со мной. Хотя я на свой счет не обольщалась, я – хороший сотрудник и не более. Такую роль мне когда-то определили и я с ней согласилась.
Я видела, что она вызывала интерес мужчин – они откровенно ожидали от нее каких-либо выходок. И они их дожидались. Женщины же… тайно завидовали ее умению перевоплощаться.
Что касается меня, то мои чувства описать было невозможно… Помню лишь постоянное посасывание под ложечкой при одной только мысли о ней. Я думала о ней постоянно, следила за ней: мне было интересно наблюдать – как она смотрит, что говорит, что делает. Она оказалась далеко не глупа, как мне, может быть, хотелось бы, а ее бумаги были выполнены на должном уровне, но я все равно старалась найти ошибки в них. И я их находила. Для себя же я отмечала, что она работает все-таки хуже меня. Таким образом я удовлетворяла свое самолюбие. Он же в тот период совсем меня отстранил от дел. И уж конечно, от себя. Однако, я забегаю, все это было далеко потом.
А потом было какое-то событие и мы всей лабораторией отмечали его в ресторане. Была и она.
Я сидела за крайним столиком, и старалась, чтобы меня не было видно. Однако он подошел ко мне и отметил, что у меня красивое платье. Я равнодушно выслушала его и… пошла танцевать с его врагом. Я с удовольствием отметила, что ему это не понравилось, он отошел от нашего стола с кислой миной. Больше в этот вечер я его не видела – мы перешли со своей компанией в другой зал. На другой день он подошел ко мне и спросил:
– Ты видела, что там в ресторане вчера произошло?
– Да. Твою пассию приняли за вокзальную шлюху и пытались снять на пару часов. А потом не могли ее поделить и подрались.
Он как-то нерво засмеялся и мрачно произнес:
– Ну, это даже к лучшему.
Потом он даже пытался как-то меня утешить, ему показалось, что я в этом нуждалась.
– Ты видишь, столько страданий у тебя, а ведь ничего нет. Все как-то мимо меня. – И он ушел, не оглядываясь.
Но она оказалась настойчива и нагла. Я просто еле сдерживала себя, чтобы не закипеть от злости, когда она входила в комнату. Но я все еще боялась ее влияния на него, ему ничего не стоило переменить решение и сказать мне – ВСЕ. Надоела. Уходи.
Я всегда понимала, что моя ценность всего лишь в моей работоспособности. Но я слишком принижала себя, об этом мне не раз говорил его враг, что я слишком небрежно отношусь к себе, недооцениваю свои способности, и что мое место в жизни другого человека может быть более значительно. Он ожидал, что я спрошу, кто же этот человек, но я не спрашивала.
Я уже упоминала, что стала по его рекомендации делать записи. Меня так увлекли они, что я стала делать их чуть ли ни ежедневно. Я не думала, что они мне когда-нибудь пригодятся, я их называла «мысли вслух». Это были философские размышления о жизни. Моей, и чужой… Счастливой и не очень… О причине и следствии. Нужны были эти записи только мне одной, потому что хаос своих мыслей я наконец смогла расположить стройными длинными рядами. Я иногда даже удивлялась их стройности и системности.
Сначала он мне просто сказал:
– Ты интересно говоришь, тебя хочется слушать. Ты – умная. Вернее, не глупая. – Тут же поправился он. – Записывай все, что ты мне иногда говоришь.
Я делала такие записи. Он потребовал их на просмотр.
– О, да у тебя есть даже стиль. Это занятно. Впрочем, все это ерунда. Но ты пиши. Для себя. – С усмешкой заметил он и потерял всякий ко мне интерес.
Но перед поездкой в Лондон, он вдруг опять вызвал меня к себе и небрежно спросил:
– Сколько ты могла бы написать за вечер? Страниц пять-шесть? Так вот, я еду в Лондон на месяц, а ты должна написать страниц… – Он остановился, чтобы подсчитать сколько же мне надо написать. – Ну допустим, страниц восемьдесят. Сможешь? Хотя, вряд ли, у тебя нет навыка…