— Генри будет смеяться, когда прочтет этот вздор, — наигранно бодрым тоном сказала она, садясь завтракать. Энн так и не прикоснулась к еде, яичница с беконом осталась нетронутой. «Как можно есть, когда Генри расстался с жизнью?» — с трагическим надрывом думала она.
Беатрис, отобрав у нее газету, согласно кивнула.
— Да я просто уверена, что он будет смеяться.
Энн невидящими глазами смотрела в свою тарелку.
— Он не погиб. Он не погиб. Они ошиблись. Он не погиб. — Она взглянула на Беатрис.
— О Беа, даже если допустить, что произошел несчастный случай, как я смогу жить дальше, сознавая, что последние слова, которые я сказала ему, были о том, что я его не люблю? — Она мяла салфетку в руках. — А я ведь люблю его, Беа. Я всегда его любила. Я сердилась, мне было больно, и я хотела, чтобы он ощутил эту боль. Но я никогда не переставала любить его. А сейчас… А сейчас он, может быть…
Беатрис вскочила и подбежала к Энн. Она схватила ее за плечи и встряхнула.
— Он не погиб, Энн. Он не смог бы умереть, оставив на твоих плечах такую тяжесть вины.
— Вот уж истинная правда! Он и без того заставил меня пережить слишком много печальных минут.
— Более чем достаточно, — сказала Беатрис, прикусив губу.
Энн сидела за столом, терзая салфетку, и думала, что она готова пожертвовать почти всем, ради того, чтобы увидеть улыбку Генри, почувствовать прикосновение к своей щеке его подбородка, поцеловать его нежные губы. Если бы он сейчас вошел в эту комнату, она не смогла бы сдержать себя, бросилась бы в его объятия и пообещала бы ему десять раз, что выйдет за него замуж. Словно прочитав ее мысли, Беатрис сказала:
— Энн, после того, как это все закончится, ты же не думаешь, что ваши отношения будут иметь продолжение?
Энн вытерла слезы и тяжело вздохнула.
— Я просто хочу, чтобы с ним было все в порядке. Мне все равно, если после этого он женится на ком угодно, пусть даже на сотне девушек одновременно.
Генри в это время находился на пути к «Морскому Утесу». Уже подъезжая к дому, он внутренне встрепенулся, ожидая, что, как всегда, ощутит близость родного очага. Но на этот раз что-то важное было утрачено. «Морской Утес» показался ему просто требующим реконструкции старым домом. Этому дому не хватало семьи, мальчишек, дерущихся на балконе, девочек, барахтающихся в воде у берега, солнечного блеска их кудряшек. Генри потряс головой, чтобы избавиться от этих сентиментальных мыслей. В одном был прав его дед — Генри был сентиментальным дураком во всем, что касалось «Морского Утеса». Он связал острую необходимость иметь семью с воспоминаниями о счастливом детстве в «Морском Утесе». И каким-то образом все это было связано с Энн, Он знал, что единственная женщина, которая сможет заполнить пустоту его жизни и пустоту этого дома, — Энн.
Вздохнув и нежно хлопнув лошадь по мускулистой холке, Генри спешился у подъезда и открыл дверь. Его глазам предстало совершенно неожиданное зрелище — улыбающийся Вильямсон.
— Сэр, вы, слава Богу, живы и здоровы, — пробормотал слуга.
— Вполне.
Генри чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся домой, но улыбка Вильямсона; могла напугать кого угодно.
Сиделка, миссис Бредли, восприняла его приезд с большим энтузиазмом и все твердила, как обрадуется дед, когда увидит его.
— Ах, — кудахтала она, — но вашу яхту нашли разбитой, и все мы думали…
— Что я погиб. Да, я знаю. Но, как видите, я жив. Если позволите… — Он обошел сиделку и секретаря и направился к лестнице.
— Простите, сэр. Позвольте мне сообщить о вашем приезде, — попытался остановить его Вильямсон.
— Не нужно, — отмахнулся Генри. — Я хочу сделать ему сюрприз.
Генри на секунду остановился у двери в комнату деда, раздумывая, следует ли ему постучать. Но потом решил войти без предупреждения. Ему захотелось хоть раз застать старика врасплох. Он тихо открыл дверь и увидел, что Артур сидит у окна, глядя на залив. Не поворачиваясь, он спросил: