— Это все, что я хотел знать, — сказал он и повернулся, собираясь уйти.
— Да. — Энн зажала себе рот рукой.
Алекс остановился.
— Вы любите его?
Энн вжалась в стену. Она отрицательно почала головой, не замечая, что продолжает повторять:
— Да, я люблю его. Да, да, да…
Одним прыжком Алекс оказался рядом с ней. На его лице расцвела широкая улыбка.
— Это все, что я хотел знать.
— Не смейте говорить ему об этом. Это касается только меня, мистер Хенли.
Алекс помахал рукой в знак того, что понял, но Энн не знала, выполнит ли он ее просьбу или нет.
Артур Оуэн сидел у окна и смотрел на залив. Был уже почти вечер, вода приобрела необыкновенный синий оттенок, а заходящее солнце вызолотило небо, окрашивая в нежные цвета Ньюпорт и стоящие в гавани корабли.
Артур раньше не любил закатов, предпочитая наблюдать, как восходящее солнце отражается в окнах далеких домов.
Он ощущал невероятную слабость, но был счастливее, чем во все предыдущие годы. Вчера, в; первый; раз в своей жизни, он прижал сына к своей груди. Если бы ему удалось прожить еще год, два или три он бы ежедневно благословлял этот момент, когда взял Генри за руку и его сын склонился и обнял его. Но Артур знал, что он не проживет столько. Он чувствовал, что его сердце бьется все слабее и слабее. Но он не испытывал страха. Наконец-то покой снизошел в его душу.
В ту же ночь, перед тем, как вдохнуть, последний раз Артур Оуэн увидел себя во сне снова молодим. Он стоял на балконе «Морского Утеса», и соленый ветер обдувал ему лицо, принося с собой смех ребенка.
Пышные похороны Артура Оуэна состоялись в Нью-Йорке в жаркий августовский день. Генри не плакал, но в сердце своем он чувствовал глубокую печаль по человеку, которого, как ему казалось, всю жизнь ненавидел, и только совсем недавно понял, что любит.
Когда все уже разошлись, он остался у могилы, наблюдая за тем, как рабочие приводят ее в порядок. Когда они ушли, Генри опустился на одно колено и положил руку на теплый холмик земли, оставив на нем отпечаток ладони. «Прощай дедушка», — прошептал он. Генри никогда не понимал этого человека; а теперь уже поздно и пытаться. Тяжело вздохнув, Генри встал, забыв отряхнуть колено от испачкавшей брюки земли и травы.
— Мистер Оуэн — обратился к нему Вильямсон, который, видимо, стоял все это время где-то неподалеку. Его всегда серьезное лицо сегодня было особенно печальным. Он протянул Генри тетрадь в кожаном переплете. — Ваш дедушка хотел, чтобы я передал вам это после его смерти.
Генри взял тетрадь и кивнул.
— Спасибо вам за вашу верную службу, мистер Вильямсон. Я знаю, что он позаботился о вас в своем завещании, но если вы желаете продолжать работать, вы можете остаться со мной.
Вильямсон покачал головой.
— Благодарю вас, сэр, но я собираюсь выйти на пенсию.
Верный слуга деда пошел к наемному экипажу и сел в него — в каждом движении Вильямсона сквозило нескрываемое горе. Генри повертел тетрадь в руках, открыл ее, полистал страницы, не узнавая аккуратного почерка, и захлопнул. Он захлопнул тетрадь, так и не начав читать, и направился к своей карете. Груз одиночества показался ему вдруг нестерпимым. Он попросил Алекса остаться в Ньюпорте, думая оказать ему услугу, но сейчас ему очень хотелось, чтобы друг был рядом.
Генри уселся в великолепный экипаж своего деда, которым тот пользовался очень редко, и положил тетрадь, которую дал ему Вильямсон, на пустое противоположное сиденье, чтобы оно не выглядело таким пустым.
Генри еще не было и тридцати, и его богатство было огромным. Но он готов был отдать все — деньги, «Морской Утес» — все, только чтобы Энн осталась с ним на всю жизнь. Безнадежно. Их встреча в «Казино» убедила его в этом. Вся боль и обида поднялись на поверхность, как только они увидели друг друга. Кокетливая, остроумная девушка, в которую он влюбился, исчезла. На ее месте оказалась сердитая и обиженная злюка. И это он ее сделал такой.
Он пытался представить себе, то время, когда воспоминания об Энн уже не будут столь болезненными. Но в своем воображении он видел себя стариком, одиноко сидящим на балконе старого дома.
Глава XXIV
Очередная колонка полковника Манна заинтересовала многих. Она содержала целых две заметки о Генри Оуэне. Первая была посвящена несколько преувеличенной радости полковника по поводу того, что Генри не погиб, и опять же несколько преувеличенному сожалению по поводу смерти его деда. Многие незамужние девицы читали ее, утирая слезы батистовыми носовыми платочками с вышитыми монограммами.