Выбрать главу

— Вильямсон, — позвал он слабым, срывающимся на шепот голосом, — принесите мой дневник. — Грудь его тяжело вздымалась: теперь, даже для того, чтобы дышать, ему приходилось прикладывать титанические усилия.

С глазами, полными жалости, Вильямсон подошел к тумбочке, выдвинул ящик и достал потертую тетрадь. В течение вот уже трех лет старик рассказывал свою историю. Он закончил ее только вчера вечером. Несколько часов понадобилось, чтобы написать последние страницы, поскольку сил у Артура было совсем немного. Казалось, что история, которую он пытается рассказать, высасывает из него последние остатки жизни. Долгими ночами сидел Вильямсон у постели своего хозяина и записывал все, что тот диктовал, старательно скрывая возрастающее чувство изумления. Вчера вечером, когда повествование было, наконец, закончено, Артур посмотрел на своего старого секретаря и друга долгим взглядом водянисто-серых глаз и сказал:

— Теперь вы все знаете. Что вы думаете обо мне после этого, Вильямсон?

Вильямсон медленно закрыл дневник.

— Я думаю, что вы много страдали, сэр.

— Вы знаете, почему я так боюсь смерти? — горько улыбнулся Артур.

— ???

— Потому, что отправлюсь к сатане, Вильямсон.

— О, нет, сэр.

Артур закрыл глаза, и единственная мысль, которая успокаивала его, была о том, что когда-нибудь Генри узнает правду.

— Отвезите меня в постель, — сказал он, отворачиваясь от окна.

Вильямсон помог Артуру устроиться на кровати. Не обращая внимания на протесты старика, причесал ему волосы.

— Привести к вам Генри, сэр?

— Я не собираюсь умирать прямо сейчас, — сказал Артур, пытаясь выглядеть бодрым. Но вдруг лицо его сморщилось, и из глаз потекли слезы. — Не дайте ему узнать правду, пока я не умру. Обещайте мне, Вильямсон.

Вильямсон пожал немощную руку Артура.

— Я обещаю, сэр.

Глава XI

Преподобный отец Моузли сидел на балконе в старом кресле-качалке, уютно поскрипывающем при каждом движении. Балкон был идеальным местом для того, чтобы наблюдать за молодыми людьми, которые в данный момент собрались на газоне перед домом и смотрели через залив на Ньюпорт, Он боролся со сном целых десять минут, но теперь его голова опустилась на грудь, и он тихонько захрапел.

Генри никогда раньше не чувствовал себя таким взволнованным. Он все еще не вполне понимал, почему ему так хочется объяснить Энн мотивы своего поступка. Сейчас он смотрел на «Морской Утес» не обычным любящим взглядом, а взглядом постороннего человека и видел старый каменный, отделанный деревом дом, украшенный нелепыми ангелами. То, что всегда казалось ему очаровательным, теперь выглядело банальным и неуместным. Генри чувствовал себя глупо и злился, что привез Энн сюда. Алекс был прав — она просто посмеется над ним.

— Итак, это — «Морской Утес», — сказала Беатрис, окидывая старый дом скептическим взглядом. — Он… Ну, я бы сказала, что он…

— Он великолепен, — вмешалась Энн, взиравшая на «Морской Утес» с улыбкой. От ее слов сердце Генри чуть не выпрыгнуло из груди. Он обернулся, и снова этот уродливый, угловатый, старый дом вновь превратился в самое любимое место на земле.

— Великолепен? — удивилась Беатрис. — Это «Шато-сюр-Мэр» великолепен, на мой взгляд. Мраморный Дворец — прекрасен, — продолжала она, имея в виду особняк миссис Альвы Вандербилт. — А этот дом, — Беатрис указала на «Морской Утес», — производит впечатление…

— Немногим лучшее, чем лачуга? — предположил Алекс.

Беатрис громко рассмеялась, но сразу оборвала свой смех, когда увидела выражение лица Генри.

— Ах, мистер Оуэн, простите меня, — сказала она, пытаясь сдержать улыбку. — Просто мне трудно представить, что кто-то потратил столько усилий для того, чтобы спасти самый обыкновенный дом. Вы действительно надеялись произвести на Энн впечатление, показав ей «Морской Утес»? — Она махнула рукой в сторону дома, и Генри вспыхнул от ее бестактности.

— Мне этот дом совсем не кажется обыкновенным, — мягко возразила Энн. — Он просто очарователен. У него такой уютный и доброжелательный вид. Он действительно прекрасен.

Генри бросил на Энн недоверчивый взгляд, думая, что она издевается над ним. Но ничто в выражении ее лица не говорило о насмешке. Он улыбнулся Энн и сказал: