— Хорошо? — тихо спросил он.
Энджел кивнула, всколыхнув золотистое облако волос.
Хок снова присел, задумчиво глядя на Энджел. Каждый раз, когда он окунал в воду тряпку, две ранки на ее спине дразнили его.
Никогда в жизни никто не пытался его защитить. Доброта Энджел так же ошеломила его, как и ее невинность.
Сейчас он хотел ее, как никогда не хотел еще ни одну женщину. Но еще большим желанием было не причинить ей боль. Она слишком много испытала в жизни и слишком много потеряла.
Слишком много печали было в ее прекрасных глазах.
«Зачем ты помешала крючку вонзиться в меня?»
Хок тогда лишь понял, что сказал это вслух, когда глубокие, как море, глаза Энджел округлились от удивления.
— Я не могла иначе, — спокойно ответила она.
— Почему? Другие смогли бы.
Энджел попыталась ответить, но, не найдя нужных слов, лишь пожала плечами:
— Просто не могла. Я знала, чем это кончится, а ты не знал. А если человек не предвидит чего-то, то и защищаться не станет.
— Такова жизнь, — саркастически заметил Хок. И более мягко добавил: — Жаль, что я не знал тебя раньше. До того, как…
Он внезапно умолк, вновь намочил тряпку и положил Энджел на спину.
— До того, как… что? — спросила Энджел.
Она смотрела на Хока из-под длинных ресниц, пытаясь угадать, какие воспоминания прошлого придали его лицу холодные черты хищника.
— Кто она, Хок?
— Их было много.
Его голос стал язвительным, взгляд жестким, но руки остались мягкими и заботливыми.
— Впрочем, это не совсем правда, — сказал он с ядовитой улыбкой. — На самом деле была только одна женщина. Первая. Она научила меня всему, чему женщина может научить мужчину.
— Всему, кроме любви.
— Она сама этого не умела.
Энджел закрыла глаза, пытаясь скрыть навернувшиеся слезы. Она не могла вынести прищуренный взгляд его глаз, полных горьких воспоминаний.
Кто она?
Что такое она сделала, если Хок научился ненавидеть сильнее, чем любить?
Когда Энджел открыла глаза, Хока не было.
Прежде чем она успела позвать его, он появился из каюты с тазиком в руках, снова сел и, склонившись над ней, с удивительной нежностью коснулся кожи около ранки.
Энджел резко вздохнула.
— Больно? — спросил Хок, отнимая пальцы.
Энджел замотала головой. Не могла же она ему сказать, что его прикосновение доставило ей больше удовольствия, чем боли.
Нежность его прикосновений проникала в нее, снимая боль, как горячая вода снимает воспаление. Она снова ощутила на спине прикосновение мокрой салфетки — успокаивающее рану тепло. Испуганно дыша, Энджел расслабилась и отдалась этому приятному ощущению.
Хок видел, какие чувства овладевают Энджел при его прикосновениях. Сознание того, что он приносит ей не только боль, пробудило в нем глубоко спрятанное желание. Но желание это, как ему вдруг показалось, было вызвано не только сексуальным голодом.
Ему хотелось убедиться, что он может приносить не только боль и разрушение. Ему хотелось верить, что он не нанесет Энджел новых ран, еще более глубоких и болезненных, чем те, что когда-то нанесены были ему самому.
Он должен постараться все объяснить Энджел, и тогда, может быть, она поймет, что он не хотел ее обидеть.
Он просто поступил с ней так, как поступал всегда со дня своего восемнадцатилетия: использовал женщин бездумно и жестоко, как когда-то использовали его.
Хок заговорил, и голос его был тих и спокоен.
— Когда умер мой отец, мне было двенадцать лет. Его переехал трактор. Я пытался… но уже ничего нельзя было сделать.
Руки Энджел впились в одеяло. Хок говорил о смерти так спокойно, словно это было рядовое событие среди множества других.
— Мы с бабушкой не могли вести ферму, а нанять работника не было денег, — продолжал Хок. — У нее была еще внучка, настоящая, как она всегда мне говорила. Дочь ее дочери. — Он помолчал. — Когда Дженна переехала жить к нам, ей было восемнадцать. Она была сильная и холодная, как зимний ветер.
Энджел интуитивно поняла, что Дженна и есть та женщина, которая научила Хока ненавидеть всех вокруг. Это было ясно по его полному презрения голосу.
— Мы втроем держали ферму на плаву, — сказал Хок. — Это была работа на износ. Бабушка умерла, когда мне было четырнадцать, и Дженна стала, моей опекуншей. — Он в нерешительности умолк, обдумывая то, что ему предстояло рассказать. — Дженна соблазнила меня в ночь после бабушкиных похорон.
Энджел не могла скрыть потрясения.
— Тебе же было только четырнадцать! — воскликнула она.
— Я был вполне сформировавшимся мужчиной, и женщины уже два года вздыхали по мне, но тогда я этого не знал. А Дженна знала. Она все знала о мужчинах. Прирожденная шлюха, хладнокровно вымогающая у них деньги. Но мне все это было невдомек, — продолжал Хок тоном, полным презрения к самому себе. — Телом я был взрослый, но мозги и чувства были еще детские. Я верил, что Дженна — самое совершенное существо из созданных когда-либо Господом Богом.
Горький, почти беззвучный смех Хока испугал Энджел.
— Но правда выглядела несколько иначе, — сказал Хок. — Правда состояла в том, что я был самый большой дурак из созданных когда-либо Господом Богом.
Энджел приподнялась на локтях и повернула голову, чтобы увидеть лицо Хока.
— Ты был еще ребенок, — сказала она. — Что ты мог знать о…
— О суках? — язвительно подсказал Хок. — Шлюхах? Потаскухах? Я называл Дженну и похлестче. И все эти слова были справедливы, особенно худшие из них.
Он прищурился, глаза его превратились в сверкающие коричневые щелочки, но когда заговорил, голос звучал спокойно, почти бесстрастно.
— Дженна сказала, что нам нужны деньги, и я стал участвовать во всевозможных гонках: автомобильных, лодочных — словом, там, где важна лишь сила мышц. Я был ловок, силен и по-детски верил, что жизнь моя бесконечна. И выигрывал чаще, чем проигрывал.
Энджел ждала, затаив дыхание.
— Деньги я отдавал Дженне, — продолжал Хок, — и это позволило нам продержаться в годы засухи. Потом были два удачных года: дожди шли вовремя и в нужном количестве.
Хок посмотрел на Энджел и обнаружил, что салфетка свалилась у нее со спины.
— Ляг, — тихо сказал он.
Энджел не шелохнулась. Ей хотелось видеть лицо Хока.
Он мягко надавил ей на плечи.
Она уступила и снова легла, но ее глаза неотрывно следили за ним. Хок намочил салфетку в горячей воде и осторожно опустил Энджел на спину, но она едва ли заметила это: все ощущения затмило прикосновение его рук.
— В основном я участвовал в автогонках, — сказал Хок. — Здесь можно было заработать гораздо больше, чем на ферме. Потом у Дженны родился план продать ферму и купить мне настоящий гоночный автомобиль.
Хок говорил почти без выражения, но холодное презрение к себе и Дженне придавало каждому его слову четкость и ясность.
— Я не мог поверить своему счастью, — продолжал он. — Я не только обладал самой красивой девушкой во всем Техасе, но и самой доброй — ведь она жертвует свою часть фермы, чтобы я со временем мог купить хороший автомобиль и участвовать в настоящих гонках. Него еще желать такому мальчишке, как я?
«Любви», — сказала Энджел.
Но сказала про себя. Ей предстояло узнать, почему любовь для Хока обернулась горьким позором.
— Мы пошли к юристу и подписали бумаги, — продолжал Хок. — Как только мне исполнится восемнадцать, опека Дженны кончается, и я получаю деньги. Когда мы поженимся, я куплю гоночный автомобиль, и мы заживем долго и счастливо.
Хок умолк.
Энджел замерла.
— И что случилось? — сдавленно спросила она.
Глава 22
Сначала Энджел показалось, что Хок решил больше не рассказывать. Но он пожал плечами и продолжил. Голос звучал холодно и отстраненно.
— В день своего восемнадцатилетия я вернулся с гонок, улыбаясь, как идиот, со сверкающим призом в руках. В доме никого не было, кроме совершенно незнакомой, молодой и к тому же беременной женщины. При виде меня она удивилась не меньше, чем я.