— Верно, — Волин улыбнулся. — Я рассуждал так же. Аварию инсценировали, чтобы замаскировать лицо двойника.
— А если бы Светлана перестала после этого с ним встречаться? — озадачился Стас.
Волин посмотрел на часы.
— Видишь ли, Стас, если бы Светлана перестала с ним встречаться, получилось бы еще лучше. Двойник несколько дней преследовал бы ее, чтобы детектив мог запечатлеть развитие их отношений во всех подробностях, а потом все равно убил бы. Ревность, африканские страсти и так далее.
— Кстати, — вдруг встрепенулся Русницкий, — а кто передал фальшивые бумаги клерку? Если Светлана на самом деле была не Светланой, то она не могла пойти к Татьяне. Но и клерк не принял бы у нее документы. С какой стати?
— Черт его знает.
— Может быть, мне съездить в банк? Выяснить?
— После того как допросим Чернозерского. Возможно, он сам внесет ясность в этот вопрос.
Тренькнул внутренний телефон. Волин быстро снял трубку:
— Да? Я, Костя. Доставили? Отлично. Объясни им, как найти мой кабинет. Да, и Репина не отпускай. Репина, говорю, не отпускай. Скажи, я ему бензин оплачу. Куда? Ну, пусть сходит. Только скажи, чтобы не задерживался. Все. — Он положил трубку на рычаг, сказал серьезно: — Нашего политзаключенного привезли. Да, однако в краже «Моторолы» была еще одна тонкость. Свой-то телефон «Светлана» так и не нашла, но докладывать об этом Чернозерскому не стала, решила попользоваться «Эриксоном» Скобцова. У этой модели батарея не слишком вместительная. Полной зарядки хватает на четыре часа разговоров или тридцать часов «ожидания». Я выяснял. «Светлане» пришлось заряжать его. Причем не один раз. Но Чернозерскому подобный поворот не пришел в голову, настолько он был уверен в безупречности своего плана. Если бы трубка действительно принадлежала убитой Светлане Вихревой, она бы вчера не сработала. Батареи уже сели бы.
В этот момент дверь открылась и в кабинет ввели Чернозерского.
Когда он вошел, Волин удивился тому, насколько может измениться человек всего лишь за одну ночь. От былой самоуверенности и ощущения власти не осталось и следа. Чернозерский выглядел осунувшимся. На лбу и в уголках глаз обозначились морщины. Блуждающий взгляд и трясущиеся пальцы дополняли картину. Он остановился у двери и выжидательно посмотрел на Волина. На сидящего на подоконнике Стаса, на непробиваемо-спокойного Амира, на Русницкого. Чернозерский явно хотел понять, зачем его вызвали. Быть может, его тесть нажал на нужные рычаги и сейчас кто-нибудь произнесет заветное: «Виталий Михайлович, вы свободны, можете идти»? И сразу все изменится. Уродливый, серо-черный мир вновь наполнится яркими красками, и жизнь опять обретет смысл. О чем-то подобном думает большинство людей, первый раз переночевавших на тюремных нарах, в компании таких же подследственных. Именно в первую ночь, слушая дыхание сокамерников, человек с ужасом осознает: случившееся — не шутка, не бред, не сон. Именно в первую ночь приходят в голову самые страшные мысли. Именно здесь человек вдруг осознает: вошедшим сюда нет выхода. Именно здесь он верит: машина закона тяжела, громадна и неумолима.
Волин понимал состояние своего подопечного. Поэтому спокойно и даже доброжелательно указал на стул, стоящий против стола:
— Присаживайтесь, Виталий Михайлович. Какие-нибудь жалобы, пожелания?
Одна-единственная фраза сказала Чернозерскому все. Его не собирались отпускать. Ничего не выяснилось. Ему предстоит вернуться в компанию себе подобных. Подследственных.
— Я… — Он судорожно сглотнул. — У меня жалоба. Меня незаконно держат в тюрьме.
— Не в тюрьме, а в изоляторе временного содержания, — поправил неприязненно Стас. Ему Чернозерский не нравился активно. — В тюрьму отправляют заключенных и только по приговору суда. Тебя же не судили еще вроде?
— Стас, перестань, — одернул оперативника Волин и снова обернулся к Чернозерскому: — Ваше содержание под стражей санкционировано следователем прокуратуры, так что ничего незаконного в наших действиях нет. Но вы вправе подать жалобу. Пожалуйста. — Волин достал из стола бумагу и ручку. — Присаживайтесь. Пишите. Мы передадим ее в прокуратуру.