— Больно хорошая у вашей кассирши память, — буркнул он. — Для пяти-то утра. И потом, ну, опознала она Скобцова, и что? Этих ребят, — Волин постучал пальцем по фотографиям, — застрелили из оружия Третьякова. Не «чулок на шею, ножом по горлу», а банально, из «макарки».
— Разберемся, — недобро усмехнулся Сан Саныч. — Пистолет он мог у Третьякова и украсть.
— Ну так это еще надо доказать.
— Докажем, не беспокойся. — Борисов прошелся по кабинету. — Так вот, кинулись мы в СИЗО, надеясь получить у Скобцова разъяснения по данному вопросу. А нам и говорят: нету. Вчера вечером выпустили, говорят. Согласно постановлению об изменении меры пресечения от двадцать шестого октября сего года, подписанному следователем, капитаном юстиции Волиным А. Н. Мы к Скобцову домой, а там ни его, ни жены. — Волин молчал. — Вот такие пироги, Аркадий. Кстати, фамилия Скобцова — Дерягин. Андрей Данилович Дерягин. А до этого он был Степаненко. А до этого Перепелкин. Причем не Андрей, а Вадим. Дважды мужик женился и оба раза брал фамилии жен, а после развода терял паспорта и получал «чистые» корочки. Вадим Данилович Перепелкин. Уроженец города Горького, ныне Новгорода. С апреля по декабрь восемьдесят пятого лечился в городской психиатрической больнице номер два того же города Горького. А знаешь на предмет чего? Девушку одну он убил. Не заладилось что-то у них. Чулком задушил, а для верности еще и ножом по горлу полоснул. И записку оставил. Что-то про то, как они в Москву на поезде ездили. По этой записке его и «вычислили». Хотели посадить лет на десять, да только экспертиза доказала, что он шизофреник. Информация эта вчера ночью пришла.
Бах! Словно молния блеснула в голове. «От суеты до суеты два часа рая»! Он же подумал об этом, когда разговаривал с Катькой. Самолет! Речь шла о самолете! Скобцов летал в Сочи, в командировку. Между землей и землей два часа в небе.
— И Скобцов. Путешественник, едрена вошь. С одной из жертв в Сочи летел. На «Ту-154». Со второй вместе в поезде ехал. На «Красной стреле». С третьей в круиз плавал. «Райский сад» круиз назывался. Я сегодня утром родственников убитых девушек обзвонил, все и выяснил, — продолжал тем временем Борисов. — Только ведь кое-кто у нас сильной жаждой справедливости страдает. Человека лишний день в СИЗО подержать не может. Совесть заест, спать спокойно не даст. — Борисов поднялся, постоял, сунув руки в карманы брюк. — Дело-то где? Ты уж дай мне его, пожалуйста, на всякий случай.
— А где постановление о передаче? — буркнул Волин.
— В понедельник получишь. С начальством все согласовано. Можешь позвонить своему Главному, он подтвердит.
Волин достал из шкафа дело, шлепнул на стол. Борисов взял его, пошел к двери.
— Фотографии забыл, — сказал ему в спину Волин.
— Почему же забыл? — жестко и зло усмехнулся тот. — Это я специально для тебя комплект заказал. На долгую память. Вот когда следующую девушку с перерезанным горлом и чулком на шее найдут, ты на эти фотографии посмотри и подумай. — На пороге Борисов оглянулся на Стаса с Амиром. — Всей опергруппе через час собраться у меня.
Он вышел. Паша, так и не сказавший ни слова, последовал за ним. В кабинете повисло тяжелое молчание. Первым подал голос Стас:
— Аркадий Николаевич, мы вам еще нужны?
— Все. Свободны, — сказал Волин. Так плохо он себя не чувствовал очень давно.
— Можно идти?
Похоже, Стас ощущал неловкость оттого, что стал свидетелем разговора двух следователей.
— Да. Идите.
Стас и Амир поднялись. Возникла пауза. Дурная, мутная. Наверное, они что-то хотели сказать, а Волин хотел побыть один. Ему не нужны были ничьи слова. И… Он понимал, что не может себя переделать. Если бы завтра возникла ситуация, аналогичная вчерашней, он, Волин, снова бы звонил Главному и снова договаривался бы, просил завизировать постановление. Хреновый, видать, он следователь.
Оперативники вышли. Остался Русницкий.
— Да ладно, Аркадий Николаевич, — подал голос лейтенант. — Ну, ошиблись. Со всяким бывает. Не ошибается тот…
— Я знаю, Георгий. Иди. Начальству доложись. И передай Федору Палычу от меня спасибо.
— Хорошо, передам.
Русницкий вышел, Волин остался один. Суббота. День отдыха. Вот он и отдыхал. Сидел, курил, смотрел в окно. Стрелки на часах медленно одолевали круги. В половине четвертого Волин поднялся. Убрал со стола кофе, сахар и стаканы, вытряхнул в корзину для бумаг пепельницу. Положил оставленные Борисовым снимки в несгораемый шкаф. Огляделся. Ничего не забыл? В этот момент в дверь постучали.
— Да, входите, — откликнулся Волин.
В кабинет зашел Русницкий. На щеках румянец, глаза горят.