– Значит, Лондон, – сказал Бретт, глядя на пролетающую в окне дорогу. – Не могу поверить, что я действительно здесь нахожусь.
Нэнси накрыла его руку ладонью, пытаясь найти нечто привлекательное в его восхищении пригородами Западного Лондона.
– Это пригород. И здесь ужасно.
– А мне нравится, – просто ответил спутник и вновь прислонил свой идеальный лоб к стеклу.
Они опоздают. Ну не в буквальном смысле – приглашение на восемь предполагало появление в восемь тридцать. Но они не будут точными. Им не удалось найти машину, которую Грейдон забронировала, чтобы сразу выехать из аэропорта. Бретт прохаживался по парковке, пытаясь отыскать имя Нэнси на табличке, бодро таская за собой все, что ему могло потребоваться для путешествия – выходные с Джорджией, а потом неделя в Париже, – в маленьком рюкзаке. Нэнси прикусила губу, чтобы не закричать. Она вела себя почти безупречно все то время, что они провели вместе, но чувствовала, как в ней растет протест и как она уже готова взорваться – неизменное спокойствие спутника бесило ее.
Впрочем, она знала, что проблема не в такси. Ее тревожила предстоящая встреча Бретта с подругами. Он расспрашивал о них в самолете, хотя она надела маску для глаз, вставила беруши и намазала кремом руки – с тем же успехом можно было повесить табличку «Не беспокоить». Ее также волновало, что он мог предложить ей вступить в клуб «В миле над землей»[6], чего ей категорически не хотелось делать. Бретт был молод и никогда не покидал Америки. Он даже почти не летал на самолете. И дурацкая идея вполне могла привлечь его. Но он удивил ее, когда не стал поднимать эту тему. Зато умудрился задать правильный вопрос: «Ты нервничаешь из-за встречи с подругами?» Нэнси ответила: «Да», и ее удивило удовольствие, которое она получила, сказав правду. Ну, во всяком случае, часть правды.
Однако потом Бретт все испортил.
– Тебя беспокоит, что они начнут рассказывать жуткие истории о школе? – Он улыбался, демонстрируя два ряда идеальных зубов – работа американских дантистов.
У Грейдон сжалось все внутри, и она коротко рассмеялась, надеясь, что он не поймет, как близко подошел к правде. Все хорошо, снова и снова повторяла она себе во время полета. Прошло двенадцать лет. И нет никаких причин для того, чтобы правда вышла наружу.
Нэнси открыла рот, чтобы попытаться что-то объяснить, но, как это случалось всякий раз, когда она начинала рассказывать о своей дружбе с Лилой и Джорджией, ей не удалось произнести ни слова.
– Нас связывали очень необычные отношения, – только и сумела выговорить она – и слова закончились.
– Я понял, – ответил Бретт. – Вы учились в школе-интернате. И вместе выросли. Такие вещи обычно связывают на всю жизнь.
Тут Нэнси едва не рассмеялась. Так близко к правде и все же – как далеко!
Чушь, которую передавали по радио, была приятно универсальной. Будь это такси от ее квартиры до офиса в Бостоне или из аэропорта до дома Джорджии в Ноттинг-Хилле, в эфире неизменно возникала чрезмерно веселая парочка, которая несла какую-то ерунду, и их беседу оживляла старая поп-музыка. Бретт провел рукой по бедру Нэнси.
– Детка?
– Да?
– Ты как, нормально?
Неужели она могла дать ему честный ответ на такой вопрос на заднем сиденье машины, которую вел совершенно незнакомый человек? Но даже если забыть о водителе, правдивый ответ на вопрос Бретта представлялся маловероятным. Он был не из тех, с кем можно вести настоящий разговор. Ему нравились незначительные и легко решаемые проблемы. Нэнси всегда заранее заботилась о том, чтобы ей требовалось заменить электрическую лампочку, рассказать о второстепенной дилемме на работе или создать искусственный кризис в отношениях раз в две недели, чтобы он не оставался без дела.
Она словно оставляла для него дорожку из хлебных крошек, по которой он шел, и ему казалось, будто с каждым разом расстояние между ними сокращается. Она старалась казаться уязвимой настолько, чтобы поддерживать у него интерес к себе, одновременно оставаясь вызовом, не дающим ему заскучать.
Функция Бретта состояла в том, чтобы являться приятным отвлечением, а также в исцелении ее от неудобного стремления к физиологии секса. Мастурбация, к которой Грейдон относилась почти как к науке, оставалась неутешительно неудовлетворительной. Что-то внутри, что-то отбившееся от основной части души, нуждалось в коже и прикосновениях другого человека. Таким и стал Бретт. Ей нравилось его успокаивающе плотное тело, к тому же он был достаточно красив, чтобы его не отпугивало богатство Нэнси. У него имелись собственные друзья, и он редко жаловался, что она допоздна задерживается на работе. Если коротко, идеальный сожитель, но не более того. Нэнси планировала избавиться от этого мужчины через шесть месяцев, следуя своей обычной схеме, но тут получила по электронной почте письмо от Джорджии.