Существует поле, за пределами всех понятий добра и зла. Я встречу тебя там.
Мария ставит куст на стол возле моей кровати, какое-то мгновение любуется экстравагантностью цветов, их лепестками, расположенными идеальными спиралями вдоль тонкого бутона, а потом опирается руками на бедра.
— Почти как эдельвейс. — Улыбаясь, она поворачивается ко мне. — Тебе нравится?
Я моргаю, один раз, долго и медленно.
— Хорошо, — говорит она, натягивая простыни на мою худую грудь, — Сейчас я принесу ужин, а потом дочитаю тебе книгу, которую оставила Келли. Я люблю этого автора, как его зовут? Николас Паркс. Баркс? Да, он очень романтичный писатель. Моя любимая — та, где у старой женщины болезнь Альцгеймера, муж читает ей историю их жизни, а потом они вместе умирают на ее кровати в доме престарелых. Ах, мое сердце!
Она хватается за свою широкую грудь, драматично вздыхает, а потом машет рукой на собственную глупость. — Жаль, что такое не случается в реальной жизни.
Жаль, что у меня нет голоса, потому что я бы ей ответила: О, но это случается, Мария. Абсолютно точно случается.
Во дворе под мерцающим дождем, под раскидистыми ветвями шелковицы, Джеймс стоит и ждет.
Он улыбается. Даже сквозь легкий вечерний туман я вижу, как ярко горят его глаза для меня. Этим прекрасным, горящим настоящим голубым цветом.
Мария спешит на кухню, чтобы начать готовить ужин. Я слышу гудение микроволновки, нежный стук дождя по крыше.
Встретившись взглядом с Джеймсом, я встаю с кровати.
Подхожу к двери внутреннего дворика, открываю ее и выхожу на улицу. Цемент шершавый и прохладный под моими босыми ногами. Ароматный вечерний воздух цепляется за мою кожу и волосы. Края моего платья волочатся по мокрой траве, когда я иду. Капельки влаги собираются в круг глубокого голубого цвета на подоле, синего, темнее самой ткани.
Я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки от Джеймса и смотрю на него с любовью и удивлением. Капли дождя увенчивают его темные волосы, окропляют широкие плечи, неспешными дорожками скользят по роскошным плоскостям его обнаженной груди.
Я пьяно говорю: — Я должна была догадаться, что ты не наденешь рубашку.
Его прекрасная улыбка углубляется. Он протягивает руку и собирает меня в круг своих теплых, сильных рук. — И я должен был знать, что ты наденешь это платье, которое чуть не довело меня до сердечного приступа, когда я впервые увидел тебя в нем, дорогая.
Глядя ему в глаза, я обнимаю его за плечи и улыбаюсь.
Дождь утихает. Над головой сквозь облака пробивается солнце. Я слышу низкое жужжание рабочих пчел, которые заняты сбором нектара, и чувствую пьянящий аромат лавандовых полей, поднимающийся из плодородной земли вокруг.
Позади Джеймса, как выстроенные ряды военных, лавандовые поля сияют неземным фиолетовым и синим в косых солнечных лучах, пока их не поглотит туман.
Он шепчет: — Я — это ты, а ты — это я, и все одно — это другое. А теперь почувствуй. У тебя нет другого сердца, кроме моего.
В эйфории я тихо смеюсь. — Тебе надо придумать какие-то оригинальные реплики, приятель. Твои сценаристы в отпуске? Ты не можешь вечно полагаться на Хемингуэя.
Он хихикает. — О, да, я могу. — Его улыбка исчезает, а голубые глаза начинают гореть. Голосом, переполненным эмоциями, он говорит: — Навсегда, дорогая.
Он обнимает мою голову в своих руках и целует меня.
Я не оглядываюсь, чтобы увидеть себя слабую и неподвижную на больничной койке в гостиной. Я просто закрываю глаза и растворяюсь в поцелуе любимого, шепча слова, которые, я знаю, он ждет услышать в улыбающихся устах.
— Я люблю тебя.
Джеймс шепчет: — Я тоже тебя люблю. До конца времен.
Это клятва, торжественное обещание и осуществление каждой мечты, о которой я осмеливалась мечтать.
Держась за руки, мы поворачиваемся спиной к меланхолическому дождю и идем в ожидаемое тепло лавандовых полей.
Эпилог
Когда Оливия заходит в большой угловой кабинет Эстель, Эстель сидит за столом, вытирает глаза платком и шмыгает носом.
На столе лежит рукопись, открытая на последней странице.
Преисполненная внезапного страха, Оливия останавливается. За все годы их знакомства она никогда не видела, чтобы ее агент плакала. — Пожалуйста, скажи мне, что тебе понравилась книга, и это слезы счастья. Мне бы не хотелось думать, что я ехала поездом аж до Манхэттена только для того, чтобы ты могла уволить меня лично.
Высморкавшись в вышитый платок, Эстель машет им. От этого движения ее седой улей качается. — Садись. Ой. Дай мне собраться. — Она снова сморкается, гудит, как гусь. Потом бросает платок в верхний ящик стола, достает зеркальную косметичку, разворачивает ее и вздыхает, глядя на свое отражение.