Он чувствует, как Ёнджи откровенно ничего не понимает, как двигается за ним из одной только необходимости, хотя сама явно хочет пятками затормозить, запястье из его ладони вырвать да убежать куда подальше.
— Где пацан? — спрашивает он у одного из своих ребят, и тот кивает на дальнюю комнату.
— Вы же приказали его туда…
— Отличная работа, — коротко хвалит Тэхён, хлопает того по плечу и снова продолжает путь, не без удовольствия замечая, как забавно семенит за ним Ёнджи, не поспевая за широкими шагами.
Он распахивает нужную дверь с большим нетерпением, успевает заметить, как вздрагивает от неожиданности сидящий на краю кровати долговязый паренёк — много старше, чем он предполагал, — и заталкивает в комнату девушку. Пацан тут же подрывается со своего места, выдыхает совсем неверящее «Ёнджи», но застывает и смотрит вопросительно на него.
— Юн… — таким же тоном вырывается из груди девушки, и та тоже оборачивается, глядя на Тэхёна не иначе, как на берсерка.
— Чего глазами хлопаешь? — усмехается он, отпуская её запястье. — Братца обнять не хочешь? Или со мной за ручку ходить понравилось?
Ёнджи улыбается так светло и открыто, что улыбка эта попадает, кажется, прямиком ему в сердце.
Фатально. Смертельно.
Она налетает на брата, что выше её на полголовы, едва не сбивая с ног, и Тэхён в очередной раз поражается силе, заключённой в её маленьком тельце. Квон Юнджи сжимает сестру в объятиях так, будто не виделись они вовсе не месяц — много дольше. А Тэхён задумывается, какова вероятность того, что им действительно не позволяли встречаться, не позволяли даже обнимать друга друга. По какой же ещё причине они с таким вопросом смотрели на него, будто боялись, что он прямо сейчас скажет им оставаться на местах? Да Тэхён, окажись в их положении, запрыгнул бы на Сокджина с оглушающим «хён!» в тот же миг, что увидел, и даже Намджуна, с которым особо никогда близок не был, похлопал бы по плечу. А эти двое только и ждали его отмашки, чтобы обнимать сейчас друг друга так, будто последний день на земле живут. Цепляются остервенело, говорят шёпотом, слёзы друг другу вытирают, всхлипывают, не в силах никак успокоиться. Тэхён знает, что наблюдает сейчас за чем-то слишком личным, едва ли не интимным, и потому чувствует себя не в своей тарелке.
Юнджи вдруг поднимает голову, отрывая лоб от плеча сестры, и смотрит на него так, как вообще не должен смотреть нормальный шестнадцатилетний мальчишка. Тэхён такой взгляд видел только у Чонгука, которому на плечи свалилось слишком много всего, и от этого мурашки по коже бегут. Пацан кивает ему с такой благодарностью, будто он Корею по меньшей мере спас, а не сестру его пытался лучше к себе расположить, чтобы потом в постель затащить. И от этого комок вины в горле встаёт — такой ненужный, такой непривычный и противоречащий всей его сущности.
— Ёнджи, — зовёт он, прокашлявшись, и девушка оборачивается, сверкая глазами ярче, чем когда-либо прежде, — даю трое суток.
Она смотрит на него абсолютно непонятливо, а Тэхёну убежать хочется от всего того, что ему сердце в груди сжимает до боли. Он знает, что это значит, — не дурак, но вот только мириться с этим не хочет.
— Три дня выходных, — приходится пояснить, потому что до Ёнджи очевидное никак не доходит. — Проведите их с пользой.
Тэхён выходит из комнаты, случайно и излишне громко хлопая дверью за своей спиной, и думает, что ему от самого себя противно. Потому что напоминает размякший сухарь, который окунули в воду. Видимо, именно в ту, которую несколько минут назад большими глотками вливала в себя Ёнджи, будучи ошарашенная происходящим. А ещё потому что она и правда кажется ему особенной.
— Господин Ким!
Знакомый звонкий голос врезается в спину так неожиданно, что он застывает прямо с занесённой для следующего шага ногой.
Квон Ёнджи кланяется ему впервые, согнувшись в идеальные девяносто градусов, и обращается так формально — тоже.
— Спасибо, — слишком искреннее, слишком благодарно, слишком «слишком». — Я знаю, что это было сделано не по доброте душевной, но всё равно… — она вздыхает и повторяет ещё раз: — Спасибо.
А вот Тэхён и сам не знает, для чего же на самом деле пацана у Сыльмина забрал. Потому что коснуться сейчас Ёнджи хотя и очень хочется, почему-то кажется недопустимым. Он имеет на это полное право и всё равно стоит, подобно истукану, наблюдая за тем, как она приближается.
Девушка касается его локтя, несмело ведёт ладонь вверх, поднимаясь по плечу, сталкивается с ним взглядом и делится откровенно, почти шёпотом:
— Я умею платить по долгам.
Тэхён знает, что это значит, понимает, что она хочет сказать. Поэтому и наклоняется ниже, позволяет себе отвести с её лица вечно распущенные волосы, очертить скулу большим пальцем и прижаться в почти целомудренном поцелуе. У неё губы со вкусом персика — наверняка из-за гигиенического бальзама, который она вечно таскает в кармане, они мягкие и тёплые — наверняка из-за него же. А ещё от Ёнджи пахнет свежим парфюмом, названия которого он не знает, и хвойным деревом — тем самым, запахом которого пропиталась вся его машина.
— Не сейчас.
Оторваться от неё сложно, отвернуться ещё тяжелее, а продолжить свой путь кажется и вовсе непосильным трудом. Но Тэхён справляется с этим, сжимает руки в карманах брюк, облизывает горящие губы, ощущая себя прыщавым школьником, и мысленно наставляет на самого себя пушку. Ему стыдно за то, что он рассчитывал, что Ёнджи уже сегодня окажется в его постели. Но ещё стыднее за то, что он лично от этого отказался.
***
Квон Ёнджи ведёт себя почти так, как прежде. Она всё ещё предпочитает рубить с плеча, позволяет говорить себе прямо, огрызается и фыркает недовольно, когда что-то не нравится. По-прежнему ругается похлеще сапожника и занимает всё более лидирующее положение в глазах его людей. Меняется её взгляд — в нём Тэхён видит неподдельную искренность и благодарность. Меняется её к нему отношение — формальность, которая давит на шею, становится обязательной спутницей их общения. Меняются и сами отношения — Ёнджи позволяет себя касаться в любой момент, позволяет целовать себя, обнимать, ладонями забираться под её одежду, прижимать к себе… Даже льнёт к нему в ответ. Тэхён снова и снова пытается зайти дальше, обещает себе раз за разом, что вот сейчас-то точно откинет прочь все мысли и сделает то, чего хочет слишком давно. Но что-то снова и снова идёт не так, он утыкается носом в шею Ёнджи, прижимает девушку к себе крепко-крепко и засыпает без всяких снов.
Тэхён считает себя самым настоящим идиотом. Он сначала покупает её, потому что она слишком красива. А потом коснуться её не может, потому что она слишком хороша. Но Тэхён себе и правда невозможно грязным кажется для той, что согласилась отдаться ему в обмен на свободу брата. Он замарать Ёнджи боится и уже не знает, что следует отвечать на её вопросительный взгляд. А ещё радуется мелочи — тому, что она хотя бы не спрашивает ничего вслух, принимая его странности как данность.
Ему и на других девушек смотреть тяжело. Общение с ними вдруг начинает даваться не так просто, как раньше, Чонгук насмехается над ним, говоря, мол, все симптомы налицо, а Тэхён только зубы сжимает, кидая в ответ:
— На тебя посмотрю, когда долбанёт, — и отворачивается в сторону, где Ёнджи болтает о чём-то наверняка глупом с собственным братом, который подозрительно зачастил с визитами в его дом.
Тэхён думает, что точно свихнулся, раз умудряется её к нему ревновать.
— А вот это вряд ли, — усмехается Чонгук, отряхивая крошки со школьных брюк. — Меня только один раз долбануло. Не думаю, что повторится.
Тэхён фыркает, смотря на главу семьи Чон, который на главу совсем не похож — по крайней мере, до тех пор, пока режим дурачка не вырубает, — и делится:
— Тебе всего восемнадцать, вся жизнь, считай, впереди.
— А чувство, будто все тридцать восемь, — потягивается Чонгук. — Но ты прав, хён, мне-то восемнадцать, а вот тебе все двадцать пять. Я на месте Ёнджи даже и не взглянул бы на такого старпёра.