«Но роль состоит не только из грима и костюма, — размышляла Джемма. — Нужно еще вжиться в образ».
После звонка агента, сообщившего, что она получила роль Энн Эллиот, Джемма пустилась в пляс, потом схватила книжку и прочитала ее вдоль и поперек. Вот тогда-то ею и овладела паника. Представлять на экране Энн Эллиот означало огромную ответственность перед зрителями. Многие считают ее лучшей героиней Джейн Остин — бескорыстной, преданной и сострадательной. Есть и такие, кто видит в ней саму писательницу, тем более если учесть, что «Доводы рассудка» стали последним ее романом. Она писала его, будучи уже смертельно больной, и самые пылкие ее поклонники чувствуют, что в этом произведении они как нельзя ближе соприкасаются с горячо любимым автором.
«„Доводы рассудка“ покоряют своей честностью и простотой. В них нет ни избыточности „Гордости и предубеждения“, ни испорченности „Эммы“, но это ничуть не умаляет достоинств романа», — думала Джемма.
Сама она любила эту книгу в первую очередь из-за Энн.
«Любой читатель обязательно проникнется переживаниями героини, ведь кто из нас не страдал из-за утраченной любви? Всем кто-нибудь разбивал сердце, все мы совершали ошибки, — рассуждала она. — Вот почему каждому легко поставить себя на место Энн».
Словом, вдруг Джемма не понравится почитателям Джейн? Что, если она их разочарует? Если они не поверят, что она и есть Энн? Джемма не хуже всех прочих знала, до чего досадно бывает зрителям, когда актеры в экранизациях литературных произведений не оправдывают ожиданий. В этом и состоит главная проблема постановки широко известных произведений. Люди настолько досконально их изучили, что представления о том, как следует изображать того или иного персонажа и как он должен выглядеть на экране, зачастую просто непоколебимы.
«Мне дела нет до того, что он красавец, — рассуждает подобный борец за правду, — но лично я не так вижу мистера Дарси».
«А прическа! Вы видели прическу Фанни Прайс[7]? И о чем они только думают?»
Джемма вздохнула. Экранизация классического романа — это как минное поле, и браться за роль в таком фильме зачастую означает накликать на свою голову мыслимые и немыслимые несчастья.
Она встала, с сожалением покидая относительное тепло микроавтобуса. Снаружи на нее тут же налетел пронизывающий порыв ветра, безжалостно трепля подол тонкого муслинового платья. Джемме оставалось уповать на то, что легион будущих зрителей фильма не освищет ее игру.
Прячась от ветра за поворотом мола и ожидая, пока ее не вызовут, Джемма заметила идущего мимо черноволосого парня — того самого, что смотрел на нее в баре «Трех пальм». Она еще от него отвернулась…
— Привет, — поздоровался он.
Джемма кивнула в ответ.
— Не холодно? — спросил парень. — С виду вроде зябнешь.
— Ничего, спасибо, — вежливо сказала Джемма, надеясь, что разговорчивый незнакомец пойдет по своим делам.
Тот, впрочем, и не думал уходить.
— Такое платьице не согреет, — заметил он.
— Да, — согласилась Джемма и покраснела, заметив, что он смотрит на ее декольте.
— Роб! — заорал кто-то на другом конце Кобба. — Давай-ка дуй сюда!
— Нет мира нечестивым[8], — пожал плечами парень и пропал с глаз так же быстро, как и появился.
У Джеммы осталось впечатление, что он и правда нечестивец, хотя очень симпатичный.
На съемочной площадке Адам всегда чувствовал себя немного лишним. Начать с того, что он на самом деле был там не очень нужен. Никто не спрашивал его мнения о том, как снимать тот или иной эпизод, и если возникали затруднения по поводу сценария, по этому вопросу всегда обращались к Терезе. Но Адам не имел ничего против. Ему нравилось оставаться на заднем плане, и он мог спокойно наблюдать за всем, что творится на площадке. Он любил киношную суматоху, и волнение во время бесчисленных дублей нисколько не уменьшалось с годами. После стольких экранизаций он по-прежнему ощущал новизну процесса. Например, Кобб для нынешних «Доводов рассудка» существенно преобразился. Вдоль него выстроились передвижные буфеты, фургоны для актеров, заполненные костюмами и гримом, автобусы, забитые мотками кабеля, операторские тележки «долли» с камерами, и в довершение всего сам мол вместе с несколькими улицами оказался обмотанным кордонной лентой. На ней висели таблички с извинениями за временные неудобства. В две тысячи шестом, когда в Лайм-Реджисе снимали предыдущую киноверсию «Доводов рассудка», Адам был занят на других съемках в Шотландии и просто скрипел зубами оттого, что не мог сюда попасть. Теперь он словно вернулся в прошлое и торжествовал, упиваясь неразберихой, которую сам же заварил, написав однажды новый сценарий по роману.
Ему уже рассказали о прорыве трубы в «Трех пальмах» и о том, как Терезе удалось отыскать Уэнтуорт-хаус. Вспомнив его хозяйку, Адам невольно улыбнулся. Это ведь она, та девушка с медовыми волосами? Это ее он тогда приметил у входа в агентство недвижимости. Она его не узнала — да и как ей было его узнать? Он ведь тогда ничем не обнаружил своего присутствия… Но сам он ее запомнил. Что-то в ней пленило его с первого взгляда. В Кей он ощутил невиданную им прежде ни в ком другом сердечность — с ней было так легко беседовать! Он и сам удивился, до чего свободно почувствовал себя в ее обществе. Женщины обычно действовали на него сковывающе, а Кей, наоборот, освобождала. То же и с Джеммой. Ее Адам просто обожал, готов был сделать для нее все что угодно, но Джемма не вызывала в нем потаенного ощущения, похожего на трепыхание крыльев бабочки. А Кей — да.
Адам вдохнул соленый морской воздух. Все-таки сейчас неподходящее время, чтобы влюбляться… Он только-только взялся за новый сценарий и был переполнен замыслами, да и с фильмом еще далеко не все утряслось. У него не умолкал мобильник, если только Адам не отключал его, — так он часто поступал, когда сидел над рукописью. Его фантазия теперь работала на полную катушку, и ему недосуг изобретать романтические либретто для собственной жизни. Сперва следовало позаботиться о судьбе персонажей. Но всегда легче сказать, чем сделать.
Его оглушил внезапно налетевший порыв ветра, и Адам поспешил застегнуть куртку. Май выдался необычайно холодный, и море, под стать небосклону, угрожающе налилось свинцом. Адам увидел, как актрисы по одной начали выходить из теплого укрытия гримерного микроавтобуса, накинув поверх платьев плащи. Ветер тут же всколыхнул муслиновые подолы, облепляя ноги и безуспешно пытаясь растрепать локоны, выбивающиеся из-под капоров.
— Но так же невозможно! — пожаловалась Бет, перекрикивая ветер. — Я просто задыхаюсь!
Софи и Джемма, взявшись за руки и преодолевая яростные порывы ветра, тоже двинулись к Коббу. На берег уже обрушивались нешуточные волны, еще более крупные валы разбивались о дальнюю часть мола, осыпая ее тысячами брызг и окатывая водой всякого, кто рискнул туда пойти. Тереза качала головой.
— Ничего не выйдет! — крикнула она. — Нельзя сейчас снимать!
— Я же говорила! — завопила Бет. — Лучше бы поспали подольше!
— Зато самое верное средство от похмелья, — рассмеялся Оли.
Поверх капитанского мундира Уэнтуорта он облачился в необъятных размеров плащ, лицо блестело от водяной пыли. Остальные актеры, задействованные в эпизоде на Коббе, были экипированы сходным образом. Большинство перегибалось чуть ли не пополам, чтобы устоять перед усиливающимся штормом.
А затем пошел дождь. Он начался без подготовки — не с редких капель, обычно предупреждающих о неминуемом ливне, — небеса вдруг прорвало, и вся вода разом излилась на головы незадачливых горемык, оказавшихся внизу.
Адам накинул капюшон и по примеру прочих побежал к ближайшему фургону. Шляпки и прически актрис в мгновение ока вымокли, по лицам струйками стекал грим. Платья липли к ногам, и все стали такими же хмурыми, как Лез Отверженный.
В фургоне сразу пошли в ход полотенца, и гримерши с кисточками наперевес уже приготовились исправлять урон, нанесенный стихией, но Тереза снова покачала головой.