И тем не менее Брук собственноручно обняла его, и он охотно откликнулся и приник к ней каждым дюймом своего огромного, сильного, пышущего желанием мужского тела — словно раскаленный докрасна стальной клинок, прижавшийся к нежной податливой ткани. Он впился в ее губы с такой жадностью, что у Брук из головы окончательно вылетели все мысли. Она хотела его, хотела безумно, и даже не заметила, как он успел приподнять ее топ и обнажить дивные, созданные для любви и ласки груди. А когда его губы сомкнулись над одним из сосков, она зажмурилась и громко застонала от восторга, вместо того чтобы строгим окриком положить конец его любовной атаке.
И потом, когда Алекс принялся легонько теребить зубами эту бесстыжую, предательскую часть ее тела, столь откровенно подставлявшуюся ему в ожидании новых ласк, Брук и не подумала остановить его строгой язвительной отповедью. О нет, ни за что на свете! Напротив, она схватила его голову и прижала к себе еще сильнее, молчаливо умоляя обратить внимание и на вторую грудь, так же откровенно желавшую его ласк. Именно этого она хотела — так же, как он.
А почему бы и нет? Почему не позабыть о том, что он за человек, почему не позволить себе просто наслаждаться его близостью, его поцелуями, не покориться его уверенным, сильным рукам? Разве это не поможет снять напряжение, раз и навсегда отделаться от того мучительного жгучего голода, что просыпается в ней всякий раз в его присутствии? Почему-то в эту минуту Брук не смогла найти хотя бы один веский довод против такого решения…
Итак, она отказалась от попыток рассуждать и отдалась чувствам. Она просто купалась в его ласках и с радостным предвкушением ожидала, что будет дальше… Как любила повторять Скарлетт О'Хара, подумать об этом она успеет и завтра.
Алекс чувствовал себя на седьмом небе.
Она была великолепна, она идеально подходила ему: его рукам, его губам и даже той части тела, что давно просилась на волю, грозя разорвать тесную «молнию» на джинсах.
Они совместились так плотно, словно заранее были созданы исключительно друг для друга, и Алексу стало казаться, будто его обволакивает живое теплое облако любви. Он что было сил стиснул зубы, удерживая рвавшийся из груди торжествующий рев дикого самца.
Ее запах, этот колдовской, загадочный женский аромат, будоражил и звал его. Так в джунглях звери во время гона находят себе пару. От нее пахло ласковым летним ветром и подсолнухами, но Алекс ясно уловил компоненты страсти и желания, вплетавшиеся в эти легкие ароматы.
Она его хотела!
Брук Уэлш, женщина, не покорившаяся ни одному мужчине, хотела его, Алекса Брэдшоу! Он мог обонять это желание, он мог его чувствовать…
Это открытие породило в его душе гордость и простое, древнее, как мир, мужское тщеславие. Он воплотил в жизнь самую сокровенную, самую дикую мечту. Он не просто нашел женщину, ради которой готов позабыть все на свете. Он покорил ее, он заставил ее пылать от страсти и от желания принадлежать ему, только ему!
Алексу немедленно захотелось раздуть это пламя в настоящий пожар, чтобы она исступленно стонала от его ласк, а он рычал, как дикий зверь во время случки.
А может быть, стоило замедлить бег времени и наполнить их близость неспешной нежностью ласк, чтобы Брук качалась на волнах блаженства и никогда не забыла этих восхитительных минут? Пусть она почувствует, как он бережен и заботлив. Пусть поверит, что он восхищается ею и уверен — нет на свете второй такой удивительной, неотразимой женщины. Пусть поймет, как он горд и счастлив оказанной ему честью…
Но Брук, судя по всему, еще не посетили извечные женские мечты о долгих часах томной и нежной любви. Она отстранилась и принялась за пуговицы на его рубашке с той уникальной, неповторимой стремительностью, что была присуща любым ее действиям. Алекс выпрямился, чтобы ей было удобнее. Проникавший в окно свет уличного фонаря отразился в огромных янтарных очах. В них читалось такое откровенное желание, что у Алекса захватило дух. Эта женщина давно была готова приступить к делу…
— Лучше разденься сам, — приказала она шепотом. — А не то я все порву!
Ее прерывистый, дрожащий голос и горячие пальчики, теребившие пуговицы на рубашке и то и дело касавшиеся его груди, окончательно распалили Алекса.
— Даю вам еще пять секунд на размышление: вы действительно этого хотите? — резко произнес он.
Отлетевшая пуговица громко стукнулась об пол и покатилась в угол. Брук даже бровью не повела, не сводя с Алекса своего колдовского взгляда.
— Одна… две… — Она сама начала отсчет, методично обрывая оставшиеся пуговицы. Алекс охнул, когда проворные пальчики пощекотали ему живот. — Три… Четыре… Пять! — Тугие, по-девичьи острые груди высоко поднимались и опускались в такт ее частому, хриплому дыханию. — Ну а теперь давай раздеваться!
Алекс нервно рассмеялся, но его хохот перешел в низкий стон, когда Брук расправилась с последней пуговицей и провела ладонями по его груди. Приподнявшись, она лизнула ему один сосок, затем второй, а потом повторила то, что он только что проделал с ее грудью. В это время ее соски, твердые, как пара круглых камешков, терлись о его живот.
Алексу стоило огромного труда сдержаться и не поддаться обуревавшему его желанию. Он схватил ее за руки и заставил отодвинуться.