Возможно, сейчас был не самый лучший момент, чтобы рассказывать ей о письмах, которые я получил сегодня утром.
– Так что же мне делать?
– Реабилитироваться. И как можно скорее. Вы должны снова вернуться к образу безобидного содомита, чтобы люди, которые отовариваются в приличных супермаркетах, могли без страха и даже с гордостью представлять вас своим друзьям, придерживающимся леволиберальных взглядов.
– Знаете, вот сейчас вы меня очень, очень сильно оскорбили.
Она пожала плечами.
– Дарвина тоже оскорбляли осы-наездники. Но, к его большой досаде, они и не думали вымирать.
Если бы у меня была хотя бы крошечная, как комариное яичко, капля гордости, я тут же вышел бы из кабинета. Но гордости у меня не было совсем, поэтому я остался.
– Я не могу контролировать все, что пишут обо мне в прессе.
– Еще как можешь, – возразил Алекс. – Это просто.
Мы оба уставились на него.
– У меня есть приятель по имени Малхолланд Тарквин Джонс, мы вместе учились в Итоне. Пару лет назад он попал в ужасно неприятную ситуацию. Там было какое-то недоразумение с угнанной машиной, тремя проститутками и килограммом героина. Газеты выставили его чудовищем, но он тут же объявил о своей помолвке с очаровательной наследницей из Девоншира, и после этого журнал Hello стал регулярно публиковать его фотосессии с пикников и приемов.
– Алекс, – медленно сказал я, – ты ведь знаешь, что я гей, и именно об этом был весь предыдущий разговор.
– Ну, вместо наследницы у тебя может быть наследник.
– Я не знаю никаких наследников любого пола.
– Да неужели? – с искренним удивлением спросил он. – А к кому же ты тогда ездишь в Аскот?
Я закрыл лицо руками. Я был на грани и с трудом сдерживал слезы.
И снова доктор Фэрклаф взяла ситуацию в свои руки.
– В словах Тводдла есть смысл. Мне кажется, если у вас появится достойный партнер, это в скором времени исправит положение.
Я изо всех сил старался не думать об ужасном фиаско, которое потерпел с Кэмом в «Подвале». Но теперь воспоминания об этом вечере снова захлестнули меня, и я почувствовал себя униженным.
– Да я даже недостойного партнера не могу себе найти.
– Ну это, О’Доннелл, не моя проблема. Ступайте. Я и так потратила почти все утро, отвечая на письма, а потом и на разговор с вами.
С этими словами она повернулась к своему монитору и ушла в чтение. Вид у нее был такой сосредоточенный, будто я вовсе перестал существовать. Но в тот момент я бы не возражал, если бы это произошло на самом деле.
Когда я вышел из кабинета, у меня закружилась голова. Я закрыл ладонью лицо и понял, что мои глаза были влажными.
– Господи, – проговорил Алекс. – Ты что, плачешь?
– Нет.
– Хочешь, я тебя обниму?
– Нет.
Но он все равно меня обнял и неуклюже погладил по волосам. Кажется, то ли в школе, то ли в университете Алекс серьезно занимался крикетом – насколько вообще можно серьезно заниматься спортом, подразумевающим, что ты в течение пяти дней ешь клубнику и медленно прогуливаешься по полю, – и я обратил внимание на то, что его тело идеально подходило для крикета: худое, поджарое, мускулистое. В довершение от него невообразимо здорово пахло, так пахнет только что скошенная трава. Я уткнулся лицом в его дизайнерский кашемировый кардиган и издал звук, который, надеюсь, не был похож на рыдания.
Алекс, к его чести, сохранил абсолютное спокойствие.
– Тише, тише. Знаю, доктор Фэрклаф бывает иногда ужасно противной, но это еще не светопреставление.
– Алекс, – я всхлипнул и тихонько вытер нос, – «это еще не светопреставление» не говорят уже лет двести.
– Еще как говорят. Я вот только что сказал. Или ты не слышал?
– Ты прав. Это я сглупил.
– Не волнуйся. Я же вижу, как ты расстроен.
В этот момент я понял, что опустился почти на самое дно, разрыдавшись на плече у офисного дурачка.
– Со мной все хорошо. Просто я все еще никак не могу привыкнуть к мысли, что почти пять лет прожил совсем один, а теперь должен срочно найти себе парня, иначе потеряю единственную работу, где меня готовы терпеть, – благотворительный фонд, берущий на работу всех подряд, даже тебя с Ризом.
Алекс на мгновение задумался.
– Ты прав. Это ужасно. То есть мы с ним действительно совсем никчемные.
– Ой, да ладно, – пробурчал я. – Мог хотя бы обидеться. А то теперь я чувствую себя последним засранцем.
– Прости. Я не хотел.